Кижская волость в воспоминаниях местных жителей

Родословная Корниловых

Оне на фотокарточке есть. Дед Иван Иваныч и бабушка Федосья Ивановна... Федосья Ивановна из нашего дому выдана замуж... Остров Глебово, недалеко есть от Клименецкого острова маленький островок, на котором стоял один дом ихный. У них был дом большой, с ригой, с баней. Был похож на наш дом, такой же постройки, но двухэтажный. У них детей не было. Всю жизнь жили без детей, он её называл Фенечка, а при людях – Федосья Ивановна, она его – Иван Иваныч. Такой порядок у нас в деревне. В деревне, как идёшь, смотришь, мужчина идёт – навстречу женщина, он ей: “Здравствуй, Татьяна Ивановна! Здравствуй, Иринья Ивановна!” Поклонится и шапочку ещё приподнимет. “Здравствуй, Иван Иванович!”– отвечает взаимностью. Вот люди были неграмотные, а очень общительные, очень приветливыя.

Бабушка

Вот она с дочерью сфотографирована, я могу вам показать эту фотокарточку. Бабушка моя жила почти что одна, муж умер рано от водянки. Он даже тут похоронен в Петрозаводске, на Неглинском кладбище.

Бабушка моя  Татьяна Ивановна Корнилова из Войнаволока, девичья Панова была фамилия. Она рассказывала, что её мама жила всю жизнь в деревне, а папа вроде жил в городе, в Петрограде. Он там, видимо, работал вместе с этими  Корниловыми. Когда Татьяна Ивановна вышла замуж в Кургеницы, то часто домой ходила в гости на праздники. Петр Иванович  он волостной писарь, ему некогда было. Ей приходилось одной туда ехать, но она поедет на день, на два, потому что дома скотина, долго нельзя. День-ночь ночует, потом уже ногу на дорогу и возвращалась домой, в Кургеницы. Там забот много, работы много, всё, говорит, на ней лежало, на Татьяны Ивановны. А муж, говорит, уедет куда по волостям, надо жать или косить, дак привезёт деревенских баб целую лодку. Платил им по 10 гривен за работу. В то время казалось очень дорого. И бабы дорожили этим, что эта дорогая цена. Они ночуют, их кормят и поят, бабушка моя, Татьяна Ивановна, только возит еду. Она не жала ничего, а жали эти женщины, приезжали на всю жатву, и рожь, и овёс, и что там ещё. Утром они уезжали, она варить оставалась, потом запрягала лошадь и на лошади везла еду на жатву. У неё очень много было забот. Накормить столько женщин! А потом отжин был. Она лошадь запрягает и везет на лошади, на дровнях посуду, еду вкусную, все кушанья. А женщины пели песни, хорошие, старинные что даже в деревне было слышно... в Кижах было слышно по воде! Там ещё кричали: “Кукареку Петру Ивановичу! Многая лета!” Вот так бабушка рассказывала. В сенокос Петр Иванович тоже привезёт женщин. Я по рассказам помню, что у нас был покос очень большой, скотины было много при дедушке. На покос обычно шили новые сорочки, на покос и на жатву обязательно надо новую одежду. И обычно покос как пройдёт, так рубаха новая становится старой. Выгорает. Ведь с утра до вечера там пропадают в поле, в пожнях, сельская работа – она очень тяжелая. Всё время работать, работать, работать, работать, чтобы скотину накормить и самим прокормиться.

Лошади

Отец говорил, что у нас домовая ласка была... Она лошадей любила. Заберётся к ним и заплетает косы. Как косу расплетёшь, такие гривы кудрявые делаются. Щетки у отца были специальные такие, он расчесывал гривы, хвост. Дед, Петр Иванович, тоже лошадей очень любил. Лошадей у нас обожали, у нас три лошади было, Маруську отец держал для того, что она рожала этих жеребят. Я так жеребят этих любила! Жеребёнка выпускал отец, я выходила к нему. Подойду и глажу, он вертится, крутится, потом как бросится бежать, и я за ним бегу. А тут я как-то раз обняла… за шею. А он как прыгнул да так круто побежал, что я повисла на шее у этого жеребёночка. Отец тут был недалеко, подбежал, жеребёнка за верёвку схватил, остановил: “Надя, так делать не надо! Не надо обнимать жеребёнка, он может ушибить. Хорошо, что я тут рядом был.” И с тех пор я не стала жеребят обнимать.

Пастух Иван Косой

Вот теперь про Ивана я хочу сказать. Он был горбатый, у него большой горб был. Он маленького роста, ноги длинные, а туловище короткое. Он пас коров, у нас 5 коров было, дак он ночует 5 ночей, мы его кормим, поим, бабушка несёт туда, где он пасёт, еду. 5 дней она ему таскает, щи варит, калитки, налетушки. Если он в воскресенье попадёт, дак стряпни всякой, хлеба, простокваши, творогу. В общем, всего ему, чтобы сытый был.

Иваном звали его. Орехов Иван. Если случится, он в субботу находится, в субботу баню у нас топили, то он в бане моется. Как помоется, бабушка дает ему одежду, моего отца там. Портки, рубаху – всё, обтирается ... утиральниками называли, полотенцами не называли, утиральник даст ему. Пастух он был такой исправный и вреда никому не делал. Расспросит:“Куда можно мне выгонять скотины?” “А вот на нашу пожню.” И все стадо деревенское он угонял туда, где разрешали. У него была доска, у доски висят две палки, и он колотит палками. А ещё дудочка у него была. По деревне идёт – колотушкой колотит, дудочкой дудит, чтобы хозяйка слышали. Всех соберет и гонит по уличкам, специально сделаны такие улички, чтобы скот только проходил.

Бесёды

Значит, зимой этот Иван, он уже не пас коров. У него семьи не было. Он лежал на печке обычно. Днем девушки бегут туда, к этому Ивану, печку затопляют ему, а парни холостые привозят дров. Девицы затопят печь, воды нагреют, избу моют. Парни керосина нальют в лампу... каждый по очереди. Возьмёт лампу домой, нальёт керосину и стекла почистит, помоет. И несут эту лампу, на воронец ставят. В праздник на бесёду без прялок ходили. А как в будни идут к этому Ивану, прялки с собой берут. Лавки кругом, на лавки садятся, холостые приходят и рядом со своей барышней садятся, обнимают её, шутят. А другой раз: “Счас будем целоваться.” Возьмут лампу, немножко привёрнут, чтобы плохо было видать. Ну, и обнимаются. И целуются. Там не столько прядут, сколько там водятся между собой. А потом прялки в сторону и кадрель начинается. И кадрель, обычно долевая кадрель, а потом поперечная – вторая кадрель. Два разряда. Значит, одни попляшут, вторые стоят. Вторые начинают плясать, кадрель повторяется...

Топлёное масло

Бабушка говорит:“Надюшка, я счас пойду на подволоку за мукой, ты пойдешь ли са мной?” “Бабушка, пойду, пойду, пойду, счас я ...” Я быстро в корзину залезаю, сама режу хлеб, от мякушки целый край отрезаю, беру ложку деревянную. Она пойдет на подволоку за мукой, черпать из ларей муку, я быстро прибегаю. Там обычно стоит горшок глиняный, как раньше коров было много, холодильников не было, на подволоке это масло держали. Перетопят его, топленое масло сливали постепенно в горшок, а горшок был большой, глиняный, и крышка на ём была деревянная, толстая и вся в дырках. Дырки, дырки, а сверху камень накладывался, чтобы крысы не сдвинули камни. Я прибегаю быстро, снимаю этот камень, а бабушка потихоньку черпает муку в кужонку, поглядывает на меня:“ Надюшка, только крошек не урони.” А я садилась прямо на пол, этот горшок оказывался у меня меж ногами, и я уж ложкой черпала это масло, хлебала. И хлебом закусывала. Она там уже наберёт муки, закрывает потихонечку, сама поглядывает, ждёт, чтоб я доела этот кусок. Я наемся, сколько я хочу, начерпаю ложками прямо в рот, масло топленое – оно крупиночками, полуталое. Как кашица такая жидкая. Обратно закрываю крышку, камень сверху кладу, и уже готова – наелась. Вот.

Байна

Мылись, мыла не было, делала бабушка щёлок. Щёлок... в мешок набьёт золы и этот мешок бросит в котёл, туда вода наливается, баня затопляется, щёлок варится. Потом этот мешок потихоньку утаскивают, он уже мешает, туда добавляют воды, щёлок немножко делается слабее, и этим щёлоком наливают все шайки и моются. Мочалки были лычаные, моются мочалками, голову моют этим щелоком. Бабушка и мама в оставшемся щелоке белье стирали, тут речка была рядом, за нашим домом. Когда веники делали, в веники добавляли крапивы. Другой раз возьму веник, смотрю, там крапива есть: “Бабушка, не надо, крапива!” “Нет-нет, там жар сильный, ожога никакого не будет.” И, действительно, она хлыщет веником этим: “Это очень пользительно, Надюшка, ты не бойся, мойся! Лицо-то ты мой своими волосами, у тебя не будет никаких прыщиков и болячек. Руки щёлоком намочи и прядкой по лицу води-води...” Я это запомнила, в Петрозаводск как приехали, тоже лицо волосами своими мою и вытираю. Может, оттого у меня лицо гладкое...

Праздники

Дома, когда праздники у нас делались, обычно с одной стороны стола сидят мужчины, с другой стороны  женщины. Женщинам чай подносят после обеда, женщинам грешно было водку пить, а мужчинам наливал отец по рюмке водки. Тогда много не пили, очень мало пили. Так что в графине у него оставалось. А сам он не пил вообще, но наливал себе рюмочку и в руках держал её и чокался. Немножко к губам поднесет, хлебнет там чуть-чуть. Такие порядки были. В праздники приезжали в деревню торговцы. Торговцы распределялись по деревне, в таких местах ходовых, скажем, около нашего дома. Брали дровни, дровнями ограждались, раскладывали свою торговлю, торговали, каждый кто чем: горшками, деревянной посудой, пряники стряпали домашние какие-то, назывались медовые. Конфеты самодельные делали, длинные-длинные, обертывались красивыми бумажками. Эти конфетки обычно ребятам покупали в праздник. Я помню, мне тоже раз купили конфет, ну, не одной мне, а нам всем, я, Маруся и Ваня был маленький, трое было. Такой случай был. Один только случай и был… Всё менялось. Вот как счас. Какая-то перемена неизвестная происходит, такая неопределённость, вот тогда тоже было неопределённое... революция прошла, а всё ещё порядки были старинные, царские, так они ещё продолжались порядочное время, а в 30-е годы сразу перерыв резкий: раскулачивание началось да коллективизация. А у меня сестра родилась в 30-м году.

Староверы

В нашей деревне были староверы, и вроде священника у них был - дед Рисанов. Он приходил в наш дом, в горницу. В праздники: на Рожество и к Паске. Собирались в нашей горнице, там была молельня – “молельва”, и он главным лицом был. Бабушка доставала книги специально для этого дела. Зажгут лампадочку, он по книгам читал, а они пели.

Я знаю, что бабушка моя была раньше мирская, а вышла замуж, муж принял старообрядческую веру, и бабушка тоже эту веру приняла. А дети у них были мирские. И Евдокия Петровна, и Григорий Петрович... Как теперь власть переменилась, так и тогда вера менялась. Вера старообрядческая старела, приходила мирская вера, потому что они уже больше общались с миром. Вера как бы приобретала новый способ жизни.

Отец

Отец у нас такой был, он любил читать. По воскресеньям приходили к нам мужчины слушать специально, что “Григорий Петров прочитал бы нам чего-нибудь интересного.” Вот он обычно читал анекдоты про шута Балакирева. Вот эти анекдоты он читал. А мы обычно на печку забирались и с печки слушали, а мужики так смеялись – это интересные были анекдоты.

У нас картины были такие нарисованы в красках, эти анекдоты разрисованы, они в горнице у нас висели. Там ещё картины висели: семьи царей, я всё их рассматривала. Любила я очень: как зайду, мни надо обязательно посмотреть эти картины. Рассмотрю картины, а потом я уже книги читаю, просматриваю. Отец меня допускал до книг, но дело в том, что когда я заходила в горницу, он на ключ меня закрывал: “Надюшка, чтоб никто к тебе не зашел, чтобы никто не видел этих книг, чтоб не знали. И никому не говори, что у нас есть книги”. Когда он читал, то зажигал лампу сиреневую, семилинейную, висячую. Так обычно на неделе лучину жгли, берегли керосин, всё-таки он покупался на целый год. Отец сохранял керосин на воскресенье и в такие дни торжественные зажигал.

Читал он в очках, плоховато видел. Была контузия у него. Так он лечился в Москве после гражданской войны гипнозом, и от гипноза на ноги встал. Только всё время хромал и с палочкой ходил, на палочку упирался. Что делал, палочку откладывал в сторону, если он косил, палочка в сторонке была. А в воскресенье с утра он ещё подстригал мужиков деревенских. До обеда подстригал. Конечно, он денег никогда не брал за это, не было такого порядка, чтобы деньги брать. “Григорий Петров, подстриги-ко меня да моего сынишку”. Он посреди комнаты малёнку перевернет кверху дном, посадит мужика и подстригает.

Воспитание

Если нам папа... нравоучения какие читает, то мы слушали отца, тогда бабушка молчала и мама молчала, как будто они делали своё дело и не слышали. Если нас мама учила когда, то папа молчал, бабушка молчала, нам мама нотации читала, что так нужно делать, что надо быстрее, надо торопиться… А если бабушка тоже другой раз учит чему, то отец молчит и мама молчит, они делают своё дело, дают волю бабушке, чтобы она нас поучила, как следоват.

Бабушка, как накопит два роговастика сметаны: “Девки, садитесь-ка, мешайте сметану на масло!” Садимся мы с Марусей, друг другу кладём ноги, уперёмся ногами, а бабушка нам по ломтю хлеба намажет. “Девки, макайте в сметану, только крошек не уроните, чтобы масло было чистое. Пока едите по куску, макайте в сметану и смешаете.” Ну. Мы торопимся, мешаем деревянными рогатками. Сестра торопится, чтоб быстрей меня намешать. “Не торопитесь, не торопитесь, а то сметана брызгается во все стороны!” А Маруся не слушается, торопится, брызги летят, а она мешает, мешает и вперёд меня смешает сметану. Наконец там начинаются крупинки, вначале мелкие появляются в сметаны крупинки, потом крупнее, крупнее, потом мешанье или пахтанье остаётся, отделяется друг от друга. Это пахтанье обычно бабушка выливала телятам да овцам в пойло… Так и жили. Мы всегда находились при работе. Хоть мы были маленькие, но нам всегда было дано дело.

Телёночек

Отец уже заранее знал, что вот эта корова должна на этых днях отелиться, он заранее делал перегородку в избе, бабушка солому настилала наготово, чтобы как отелится корова, так теленочка в избу заносить. И я помню, раз я выбежала посмотреть, как это корова отелится. Ну, забежала, корова уже отелилась, телёночек лежал рядом, а бабушка сеном обтирала телёночка, на нём была смазка белая...“Это жир, – говорит, – Надюшка, телёночек, как ребёнок, находится в плёнке.” Бабушка сеном обтирает-обтирает, а потом отец половиком накрыл, взял теленочка на руки и домой понес. Недельку-две он находится в избе, в заднем углу. Тут сразу вторая корова телится, опять теленочка несут. Бабушка станет поить телёночка: “Вот смотри, как я пою.” Подоит корову, которая только отелилась, и телёночку подносит. А телёночек ещё пить не умеет. Дак она обмочит руку и сунет в рот ему. Он сосёт-сосёт. Она ещё сунет ему. Так несколько раз проделала, а потом обманывает его, обмочит и поднесет к мордочке, а в рот не даёт. Он тянется сам. Значит, она уже его приучила к молоку. А потом бабушка: “Вот ты теперь тоже так делай!” Я тоже ручку омочу, теперь уже другого теленочка пою. Телёночка подманиваю, одного, другого, так уже их пять накопится телёночков. Друг за другом.

Раскулачивание

Я как помню, отец сильно переживал, даже плакал. Мама плакала, бабушка плакала:“Господи, Надюшка, если бы вы жили в царское время, какие вы были бы счастливые да богатые! А теперь-то мы нищие будем. Вон скотину у нас всю угнали со двора”. Скотину угнали и с поля, и с пожни. Сено забрали. И в амбар забрались. “Григорий Петров, брось ключ, а не то мы сломаем тебе дверь!” Бросил в окошко им. Ключ большой, со звоном, с музыкой. Раньше ключи в амбарах делали, ну не знаю, у всех или нет, но у нас обычно, как открываешь, то музыка играет. Интересный был такой замок.

Когда власти описали всё наше имущество, отец написал Калинину письмо, что он служил в красной армии, документы приложил и отправил в Москву. Там пока дело разбиралось, неделя или две прошло. Отец нас держал внутри, не пускал никого, дверь была на засове. Забрались они в амбар, в амбаре там муки было мало, овса уже не было совсем, дело в том, что перед этим отец с матерью услышали, что будут раскулачивать, и они по ночам ходили, с амбара немножко муки в мешке заберут, около себя обвернут, подвяжутся и отнесут в лес. Носили эту муку, куда-то прятали там. Ночью отец с матерью выходили, чтобы взять муки, и ночью бабушка растворяла квашню и пекла хлеб. Вот мы таким образом жили. Ну, недели две, может, прошло. А потом вдруг пришло извещение: Григория Петрова Корнилова освободить от раскулачивания. Послали нарочных, чтобы нам объявили об этом. Когда нам это объявили, отец нас выпустил, а его вызвали его в сельсовет и сказали: “Григорий Петров, можешь забрать всю скотину домой”. А отец, в первую очередь: “Пойду, посмотрю в пожне проходы, откуда можно брать сена лучше.” Пришел, а там и нет ничего. Тогда пошел в сельсовет, к председателю: “Где же моё сено?” “А ваше сено давно уж ... неизвестно где, скотина съела ваше сено.” Отец пришел, подумал, подумал, так чем же я буду кормить скотину. И решил взять корову. Надо было взять всех коров, а он взял одну и то для того, чтобы её зарезать. Мы это мясо ели, питались им.

А потом родилась у меня сестричка Настенька, мама родила её, а кормить-то нечем, молока-то нет. Она пошла в колхоз просить молока. “Иринья Иванна, ступай в колхоз, тогда молока мы тебе выделим. А не ступишь в колхоз – молока не будет тебе.” Мама посоветовалась с отцом, что делать, а папа мой ответил:“Ну, Иринья Иванна, ты хошь, так вступай в колхоз, а я-то уж не вступлю, иначе мы с голоду умрём.” А он работал в Оленьеостровских разработках. Известь там добывали. Камни жгли известковые. Он там зарабатывал какие-то деньги, приносил, хлеб покупал, и мы на это жили. А мама вступила в колхоз одна, там писали трудодни, а по трудодням платили совсем ничего. Потом снова налог большой был на всех крестьян наложен. А поскольку у нас скотины-то не было, платить было нечем, дак мама была вынуждена покупать на те деньги, что папа заработал. Она должна была купить масла 3-4 кг, в сельсовет относила это масло и обычно ещё покупала телёнка, живым весом, в сельсовет вела сама, чтобы с этим налогом рассчитаться.

Как я пошла в школу

Я расскажу, пускай, кто услышит, тот вспомнит, ученики, которые со мной учились... если они живы. Дело в том, что учитель был у нас в Кургеницах, звали его Федор Федорович Зелемоткин. Поскольку нас в кулаки зачислили, я приду в школу, он мне: “Ну что, кулацкое отродие?” Меня всё “кулацким отродием” называл. А я как-то не понимала этого, я не обижалась. Ведь я уже считала, что я раз “кулацкое отродие”, дак он, наверное, правильно меня и называет. “Ну что, кулацкое отродие, выучила урок?” Покажет мне палец и спросит: “Это какая цифра?” Я отвечаю, что это один. Подымет два пальца. Показывает:“А это сколько?” “Два”. “Ну, ладно садись.” Придирался он ко мне часто. Я не понимала в цифрах ничего. Цифру “4” я писала в виде стульчика. Мни казалось, что эта цифра упадет, если я её кверх ногами напишу. Я дома доказывала отцу: “Папка, как же, ведь цифра “4” упадёт, если её поставить вот так, она же как стул, и она упадёт.” “Не упадёт, Надя, не упадет. Она будет правильно стоять.” Крёстна мне говорит: “Чернилами напишем, не упадёт”. Как-то учитель опять пристал ко мни, опять я что-то неправильно сделала, и решил меня оставить после уроков.

Школа наша была устроена в деревне Лахта в Богдановском доме на втором этаже. Вот оставил он меня после уроков в классе, этот класс замкнул на ключ, и я там осталась внутри. Сам ушел в свою комнату и лег на кровать. Лег и уснул, забыл про меня. Я там писала, чего-то писала – не писала, потом мне уже надоело писать, я тут стала прыгать с парты на парту, по окнам стала смотреть – и крутилась, вертелась я в этом классе, в окно смотрела – наблюдала, а потом стало темнеть, смотрю, уже огоньки показались, в домах загорелись, а я всё жду, что когда учитель придёт да мне откроет дверь. А он всё не открывал. Потом уже темно стало, смотрю, уже огоньки стали потухать. Стало страшно, я стала плакать. Сначала я потихонечку плакала, потом стала громче плакать, потом стала уже кричать. А внизу, на первом этаже жила уборщица-старушка. Она услыхала крик, понять не может, что такое происходит, кто это может кричать. “Господи помилуй, уж не домовой ли у нас завёлся? Господи, помилуй, кто крещеный, кто кричит?” “Я, бабушка, я. Открой, бабушка, дверь, я домой пойду.” “Да кто ты будешь-то? Святая ли, чистая или нечистая, кто ты будешь, ответь ты мне?“ “Я Надёха, Надёха Корниловых.” “Да как ты попала-то сюда?” “Да меня учитель закрыл, Федор Федорович.” “Ой, мазурик проклятый, – говорит, – я пойду его наругаю, – говорит, – что он сделал, девку-то так перепугал.” Приходит обратно: “ Мазурик проклятый, кинул мне ключ прямо в ноги, даже не изволил встать с постели этот Федор Федорович, дурак проклятый. Ты боишься домой-то пойти?” “Не-не, я ня боюсь, я ня боюсь, я пойду домой, пойду домой.”

А изба была как раз около пролубей, в одной пролуби полоскали, большущая пролубь, другая поближе к деревни, маленькая пролубь, там воду брали на самовары. Думаю:“Господи, счас как водяник выскочит да как схватит меня. Нет, я быстро побегу, ён схватить меня не успеет…” Пустилась бежать. Пришла-ка я домой, как мама бросилась на меня обнимать:“Где ты была, Надюшка? Надюшка, мы все так расстроились, мы все не спим. Где ты, голубушка, была?” Бабушка тоже: “Надюшка...” Плачет, жалеет меня. “Я, – говорю, – в школе.” “Да как же ты в школе, ты была, – мама говорит мне. – Я вокруг школы ходила, огня нет, всю деревню обошла. Отец пошел, бугор там нашел, давай шарить по пролубам. Вернулся домой, дома все плачут, все расстроенные...” “ Я в вашу школу не пойду. Я боюсь этого учителя, он меня опять после уроков оставит.” И я не пошла. А учитель посылает за мной. Я не иду. Время шло, дошло до сельсовета. В сельсовете узнали, что девочка в школу не ходит, и пришли 2 каких-то начальника из сельсовета и учитель. Втроем пришли к нам. А я как раз на печке сижу.

– Тебя Надей зовут?
– Надей.
– А чего ж ты в школу-то не идёшь?
– Да нет, я ня пойду больше.
– Так ты останешься неученой.
– Всё равно, пускай я неученая, я ня пойду, я его боюсь.

И так я не пошла в школу в этом году. Сняли учителя, он уехал в Петрозаводск и поступил бухгалтером работать. Как раз зима прошла, весна, а летом тетушка приехала. “Раз, – говорит, – Надюшка в школу не пошла, возьму-ко я ё в город, пусть она там пойдет в школу.”

Начало войны

Я на оборонных работах была в Бесовце, тут как раз наступление началось. Бой начался, а мы строили на оборонных работах противотанковые заграждения да поддельный аэродром. Солдаты корчевали, деревья спиливали, делали поддельные из фанеры аэропланы, красные звёзды на них, затягивали их сетками, а сквозь сетки вроде звёзды видать. Жили мы в лесу, в парусиновых палатках. Вдруг ночью взрыв, стрельба началась, бомбы бросают. Мы кинулись одеваться скорей, ночью что попало на себя надёрнули, босыми выбежали на улицу. Куда? Все бегают. Видимо, обнаружили этот аэродром и давай бомбить. Когда самолёты улетели, такое смятение началось! Солдаты кричат нам: “ Идите в плен! Счас придут финны!” “А что они с нами сделают?” “Вы простые люди, с вами ничего не будет. Идите, идите, расходитесь!” Пришлось в Петрозаводск нам идти. У нас ведь посуда, одеялья были взяты с собой, всего набрано. А как понесла всё – Господи! И по дороге идём-идём, всё тяготеет и тяготеет. Эти ноши-то тяжелые. Кто подушку выбросит, кто выбросит одеяло, кто выбросит кастрюлю, кто что потихоньку, и я тоже выбрасывала. И в конце концов пришло нас в Петрозаводск человек 5, наверно, остальные куда-то исчезли все. Колонна большая, все шли-шли, всё убывали-убывали люди, куда расходились – неизвестно.

Лагерь

Карелов не брали. “Кореляки – наши братья, они пускай на свободе гуляют.” А русские – они все за проволокой были. Но чистота была большая. Ни клопа, ни таракана, всё делали дезинфекцию. Какую дезинфекцию делали? Баню делали бумажную. Из картона делали. В пятницу и в субботу - два дня была баня. Ну, у них порядок такой: женщины и мужчины моются вместе. Как в баню заходим, раздеваем одежду. Там у них дезинфекционная камера была. В одну половину – чистую одежду кладывали, а в другую – грязную. Пока моемся, у них включена эта камера. Там убивали всех вшей. Так что насчет чистоты, идеальная чистота была. Ни одна старуха не имела ни одной вошки, ни гнидки – ничего. Но голоду потерпели! Голод был большой. В основном галеты нам давали, по три галетины на день. А галетки небольшие! И потом по кусочку сахару на каждого. Ма-а-ленькие кусочки были сахару. А потом круглая такая, как таблеточка, - масло сливочное. Вот всё, что на день. Ничего больше. Теперь нам, значит, дали картошки по столько-то килограмм с тем, чтобы мы посадили в этом лагере. Мы, правда, посадили, а соседи пошли там, ковырялись в земле, выковыривали, выискивали. Почти ничего не выросло. Потому что только посадили, а на другой день стали копать-искать. Эту посаженную картошину они выискивали, чтобы съесть.

Нас водили на работу. Придёт часовой: “Мне нужно кюммянен матюшка” (10 матушек надо). “Кюммянен матушка” – русский матушка. Это русские слова и финские одновременно. Финны вроде бы к нам попривыкли, мы-то всё по-русски говорим, они нас не понимают. Вот некоторые русские слова стали изучать. Так мы сидели 5 годов. Как жили? Кто как сумел, промышлял. Вот брат у меня под проволоку бегал – кореляков обежит и ему кто пол-галетинки даст, кто целую галетинку... А у солдат просит: “Туто куполта”, “туто куполта”. “А сета ана туто куполта” – это “дядя, дай табаку покурить”. У них коробочка у каждого солдата, и там 20 штук сигарет и муштучок деревянный, обязательно в каждой коробочке муштучок, что мне очень нравилось. Сколько этих муштучков было насобёровано у нас! И сколько этих коробочек красивых!

Замужество

У меня свадьбы не было. Я ушла молча. Не выдавали родители, что большое хозяйство было. Девять коров было, дви лошади. Эта как половина колхоза. Вот отец не выдавал, плакал: “Куда ты идёшь-та? Тебя не хватит на неделю. Ты такая щупленька, столько там работы!” Но… как говорит пословица, мил по душе, проживём и в шалаше. Нет, всё равно пойду! Пойду! В двое руки не дают, дают в одне только. Пришла, привыкла работать, так не боялась ни работы, ничаго. А потом колхоз. Колхоз… мы с невесткой радуемся: “ Слава Богу! Всё-таки полегче будет в колхозе!” А свекрова голосом как плачет! Девять коров отдать надо в колхоз! Ну, нам с невесткой оставили, как дви семьи … по коровы. Ей корову и мни корову, остальное подтёлки, ну, овцы, овец не сдавали. Колхоз был богатый … для тех, кто работал. У нас была вот невестка с мужем, я с мужем - четверо, свёкор да свекрова - шестеро, и у невестки сын был, шёл ему пятнадцатый год - вот семь человек. Работали в колхозе, как станут зерно давать: “Ну, Широких всё оберут!” Так Широких не два и не три человека и работают. Семь человек дак.

Свекрова

У меня свекрова, Татьяна Лукична, как торговала, дак она за товаром ездила в Ленинград. Она сказала: “Я чаю не пивала и сахару не едала”. Я говорю: “Отчего у тебя зубы хороши?” Говорит: “Я пила только кофий со сливкамы.” Больше ничего не употребляла. Так 96 лет было, дак одного зуба только не было. Все зубы были. Беленькие, ровненькие такия! Когда умирала, наказала, поминок по ней не справлять, так как за всю жизнь у ней милости всем дадено, скольких нищих кормила! 34 года вместе жили, и я в ней души не чаяла!

Новый дом

У свекровы был раньше большой дом, она в нём держала школу. Потом в Олений остров его продала. Свекрова хотела выстроить дом как у сестры в Леликове  каменный, белый. Сестра замужем была за Клееровым. Она сказала: “ Я от тебя не отстану! Я тоже такой выстрою!” Пока денежки копила, война началась, и денежки у ней ухнули! Всё равно сказала: “Робята, всё-таки я хоть деревянный, а построю дом”. Наняла мужиков, было уже обложейно сделано. Вдруг идут от северика такие в годах мужики. Но откуда оны всё знали?! “Хозяйка, - говорят, - не у места дом ставишь, надо бы тронуться немножко в гору”. “А чего же?” “Не будет здесь хозяина в доме. А чужие будут ездить, кому захочется”. Ладно. Обложейно сделано… Свёкор говорит: “Разломаем всё!” Но плотники не дали, сказали, что у них самое дорогое сделано. Поставили дом. На Новый год свёкор убрался, деверя забрали в 37 году, мой помер в 50м году. И вот нет хозяина.

Когда первый венец поставили, свёкрова всем купила по красной рубахе (их было 4 плотника). Мода была эта - мужикам красны рубахи летом держать. Когда выстроили, стали поднимать “коневое”, так говорит, на кажный угол повесила опять по белой рубахе. Плотникам. Так плотники сказали: “Хозяйка, будешь без окутки спать в комнатах”. Комнаты очень тёплы.

Когда уже всё сделают, дом готовый, переходить надо жить, берут священника, священник освятит все углы, молевен сослужит. Скажет, что Господь вас благословит. Я от свекровы слышала, что вот у Серых-то дом белый там, в Жарниково. Выстроили дом, а молевен не сослужили. Так зашли ведь! Им в доме всё чудилось. Вниз придут - наверьху кто-то мебель переставляет. Верёх придут - внизу. Вызвали попа, ну, и сказали, что молевен не сослужен, нельзя было заходить. “А теперь только избавитесь, если сделаете гроб и подвесите на вышку на верёвке. Вот это вас избавит”. Дак я не знаю, сделали ли они.

Деревня Серёдка

Нынче в Серёдке 24 дома нету. Вот считая от Елизаровых и до конца. Поставь-ка 24 дома! У нас как было работы сильно много, хлеба ростили много. У кого какая семья была, кто как работал. Было таких три дома, что совсем не работали. Пойдёшь на работу, они лежат на улицы, загорают. А потом вечером придёшь с работы, они придут: “милостинку!”

Отец Нюры Елизаровой - дядя мой. Нюрына мама и мой папа - оны братан и сестрея, от братьев дети. Ближная семья … родня. Нунь-то не считают родни. Но всё равно Нюрка приезжала ко мне сюда, поплакали вместе, погоревали, вспомнили всё. Прошло, улетело стороной … Я осталась с семерыма ребятамы от мужа, она осталась с пятерыма, родители - мать умерла, отца забрали, вот мы с нёй погоревали тут, поплакали, всё вспомнили.

Рыбная ловля

У меня свёкор да свекрова ездили к Оленьим островам, сетки спустят вечером, а утром опохажают. Приедут, навезут - лосось, пальга, судаки, гарькус, сиги, щуки огромадны такие! Щука беспокойна, её заводят в лодку. Лодку прикривят, вода идёт в лодку, вот щуку заводят по воды в лодку, нет, так она сетку сорвёт и уйдёт. Очень сильна она. А остальные все спокойные.

Красна-то рыба, как сделают рыбник, так корка вся промаслится сквозь, как маслом намазана. Вкусно. Внук мой ездил два раза туда, в тое место. Так не-ет! Я говорю ему: “Миленький, на удочку лосось да пальга не берёт. Сетки надо. В Онего ехать - надот ловушки хороши, а не с удочкамы. Эдак сидите дома!” Ну, у нас было 5 сеток ряпушковых, 5 онежских да ещё этих 8 али 10, чёрт знает сколько. Раньше не ловили удочкамы. Был невод, неводом ловили, вот в сенокос некогда заниматься ловлей, придёшь с работы, невод запустишь на 3, на 4 вари. Да и рыбы раньше много было, теперь … куда-то вся рыба девалась?

Праздник Кирика и Улиты в деревне Воробьи

Праздник я помню, там моя любовь, перва любовь была. В часовню заходишь, дак на этом крылечке я познакомилась со своим Иваном, и мы с ним сдружились, и потом поженились. Моя перва любовь у этой часовни. Я ведь родом оттуда. Часовенка-то маленька, как Русанов приезжал, дак только свои были, только с деревни. Не всякий и пойдёт. Желающие. Деревенка небольшая была. Деревня то - дома, дома по берегу, нигде не было ни игрища, ни гулянки, а гуляли в праздники у мельницы. Там такая гладкая поляна была - так туда летом собирались.

Вспоминаю часовенку - там моя любовь воскресла!

Колдун Першин

Такой невидный старичок был, невысокого росту, толстенький такой. Семья у него была, жена, дети. Хозяйство было. Вот у моей тётки, она ткала, постлала на лёд полотно, и украли. Вот они к Першину приехали, говорит: “Ты можешь найти, кто украл?” Першин сказал: “Сейчас можете ехать домой, сделаю без вас. Твой холст разрезанный! Утром рано ищи около дому своего!” Она домой приехала, утром выстали, полотно подброшено, но раскроёно уже. На кальсоны, на рубахи разрезано всё кускамы. Она снова к нему пришла, не можешь ли показать личность? Он говорит: “Надо было сразу! Теперь не могу”.

Дядя евонный, тот был колдун хороший, знающий. Когда Першин умер, после войны, дочь его старшая говорит: “Теперь всё умерло, я вам, значит, скажу, я всё слышала и видела. Я расскажу, как дядя учил отца нашего колдовать, а мы, говорит, слышали с девками, с сёстрами. Он говорит, что если берёшь колдовство, не трусь, струсишь, мы с тобой оба погибнем! Спрашивает: “Не струсишь?” “Нет”. “Ну, смотри, держи себя в руках, если хочешь принять.” Вот приходят они ночью на пролубу, и там старший пошептал у пролубы. “А теперь, - говорит, - держись! Кто поднимется из воды - целуй! Если струсишь, то нам с тобой смерть!” Оттуда выходит гажья голова, змеина голова, дядя подтыкивает: “Целуй!” Ну, он там тыкнулся только. “Дальше что?” “ Дальше ещё будет страшнее!” “Тогда не надо, пойдём, мне не надо колдовства, мне не вынести и не выдержать, мы с тобой погибнем”. “Дак, тогда, - говорит, - ты одну часть только будешь знать!” “ Пусть одну часть, хоть ничего не буду знать, а не могу я, мне не вынести!” Вот он и знал только немножко. А дядя у него был - знал много.

Бабушкина причеть

У нас бабушка, мамина мать гостила: “Девки, скоро замуж пойдёте, учитесь причитывать сами!» Вот запрёмся в горницу, она нас учит, а мама придёт: “Мама, ты опять раздразнила девок, опять все плачете - сидите, уходите на улицу!” Она учит нас, а мы плачем. Наталья Ларионовна Малькова звали бабушку. Она из деревни Мальково и фамилия Малькова. Она учила молодых девок, которы поближе. А были специально подголосницы, оны уже ездили повсюду, их звали, они хорошо причитывали. Вот Мавра из Сенной Губы знаменательна была. Вторая в Кургеницах, тую Сашей звали.

Свадьба. Невеста ездит по родне

Вот она ездит, когда ещё только просватана. Неделю дают собрать своих гостей. К крёстной приезжают, если крёстна высоко живёт, лестница высока туда, то крёстна стоит там на верхней лестнице, ждёт ю с хлебом, с солью.1 Невеста с подругами выстала на крыльцо и начинает плакать голосом: “Дорогая крёстна матушка, высоко-то ты подняла свое крылечушко, я не смею приосмелиться, я не смею принакинуться…” Крёстна оттуда отвечает: “Дорогое моё крестничко…” Потом невеста зовёт крёстную в гости: “Не побрезгуй моим да угощением, приходи ко мне да на мою на бедну свадебку”. А дарит крёстна всё в свадебный день, дарят все в свадьбу. Пустые ведь на свадьбу не идут. Невеста подарков сама не берёт. Там без неё уже принимают. Столько надарят, что одна из родственниц несёт и вторая помогать станет! У невесты платок в руках, да ещё лицо вот так покроет. Намочит платок, другой передают, сколько есть в окружности народу - все переплачут, так обидно она плачет!

Отдача воли

Её крутят девушки, подголосница там подсказывает, как её крутить, как надевать. Крутят, она только кричит: “Завязывайте больше узлов, чтобы не отняли моей воли, не развязали бы узлов!” Вот девки навяжут в лентах узлов-то. Брат, когда будет косу расплетать ёй, ему кричат: “Только лентий не рвать! Лентий не рвать! Развязывайте так!” Вот мужик мучается, потеет, там может десять узлов назавязано всяких разных, а он расплетает! Невеста падёт на стол, на хлеб, у ней коса с лентами намотана круг кулака. Подголосница ёй подсказывает, она повторяет все слова, она плачет, она слабеет... Наконец, брат ей пальцы отожмёт, она так плачет, что падает!

Когда её привозят от венца, проводят опять же в задний угол. Свекровь разнимает ёй волосы на две части. Руками. И на голову положит подарок. Значит, свекрова принимает ю и дарит ей подарок. На платье больше всего или на сарафан материал. Положила и уходит. А потом приходят жениховы слуги, тётки там, ёй заплетают косы и завязывают. Как вот свекрова разделит волосы, раздвинет на прямой, она всю жизнь так и держит.

Свадебная порча

В наше время, как были мы девушками, пойдёшь на свадьбу, мама наказывает: “Не стойте в дверях! В дверях не стойте, на пороге не стойте! И идёте в свадебну квартиру, ногами за порог не задевайте!” Портёж полагали в порог двери, в петли. И портёж этот переходил, если невесту звать Машей, пойдёт другая Маша, и он может ей перейти.

Видела я, как свадьбу останавливали. Мы вот сидим здесь, а к нам пришел соседний старичок Михайло Ильич Дьяков. А с любого места венчаться ездили в нашу церковь, в Кижи. Вот мы смотрим  о, невеста едет, поезд идёт! Шесть-семь лошадей, вершника два верхом. А дорога раньше была с Сенной самым берегом, потому что озеро-то зимой поло, вода-то не мерзнет, едут самым бережком. Дедка говорит: “Ребята, хотите я свадьбицу вам остановлю? Смотрите!” — “Ой, деда, не сделать тебе, не сделать!” — “Смотрите!” Поезд подъезжает, он выбежал: вершник подъезжает - конь на задние ноги, второй то же самое. Конь даже с оглобли выходит. А свёкр мой дедке: “Долго будешь издеваться?! Иди - спусти свадьбу! Не хо-орошо делаешь, зачем обижать людей-то? Уж знаешь, дак терпи или делай что-нибудь друго”. Были такие вредители. А что против них? Свадьба не знает, в чём дело, почему так сделано, что лошади не идут, на задние ноги становятся да ржут... Мы: “Деда, нам расскажи!” — “Нельзя, а то не будет действовать моё дело, в пользу не пойдёт”. Песня-то есть досюльня-предосюльна “По Дону гуляет”, вот это из жизни взято, вся свадьба и вписана в эту песню. Её любили петь.

Серовы

Родилась я в Петрограде, потому что папа там у меня жил, до германской войны мы там жили. А потом папу взяли на войну, папа написал, чтоб выехали: “Уезжай с ребятами домой! Будет голод”. И мы выехали в деревню к дяде Алексею. В этот дом. Наш он, Серовский, папа с этаго дому. Григорий Петрович и Алексей Петрович Серовы - оба брата, они там в Кижах, на Ямке похоронены. У меня папа пришел с плену. В первую войну был у германцев 4 года в плену, потому пришел больной оттуда. К брату. Тут они и разделились на 2 семьи. По 3 коровы было, по лошади было. Южны две фатеры вверху их, северны две фатеры - наши. Весь низ был питерскый. Питерцы приезжали летом как на дачу, а осенью уезжали. Жил там их братан Василий Михайлович Серов.

Мельница

Когда они делились, мельница ветряная досталась моему папы. Находилась она назади дома. Недалеко от дома стояла. На мельнице мололи рожь, жито на муку. Овёс толкли, тоже на муку, такие были песты деревянные. Работал на ней только папа, и то не всё время. Как привезут зерно на мельницу, попросят, что смелите, столките. Ему днём некогда, дак он вечером ходил. И я пойду с ним. Как ветер, так мельницу-та и вертит ветром. Она и работает. А я в шубу завернусь да на мешки лягу. Мельница сама работает, он только помешает, сходит, мешки сменит. Платили как? Денег не было, дак за пуд - совок муки, там был деревянный большой совок. Да, совок муки.

Фатера

На кухне обедали, в фатере. Скатерть на столе была обязательно. Домоткана, с холста. Ткали тогда, лён-то сеяли, обделывали. Вытыкали не только прямыми, но и другояко, можно было и клеткамы, можно и “в ёлочку”. Только не цветасты, а белые. Как покушают, скатерть убирали. Стряхнут, и у печки такие грядки были - на грядку повесят. До ужина. В ужин опять садятся за скатерть. Ели - большая миска на столе с супом. Если не хватает руки, значит, ещё вторую нальют. Хлеб на такой деревянной тарелке, сами ведь делали тогда. Был посудник у нас на стенке, дак в посуднике вилки, ложки. А сверху тарелки туда убирали. Такие были деревянные вешалки сделаны - гвоздильны. Там висело полотенце для лица. А рукотёрки висели там у печки, у прилавка-то, там было место ему, утирали руки.

На полу спали, не все ведь на кроватях. Приносили постели, утром в колидор выносили, там деревянная кровать стояла. Были покрывалья овчинны. С овчин. На полу спали, дак тепло. Вот как шубы - одевальницы.. С кукелем-то с таким шили, там ноги в кукеле, а так широко здесь. Ведь не по одному человеку спали, парнишки спали отдельно, мы - девчонки, ну, нам делали кровать. Там лавки были кругом, дак на лавке спали. Скамейки подвинем к лавке, как на кровати спали.

Кижские церкви

Нас папа не оставлял, в церковь возил вот таких. В Паску дак он увезёт нас всех: “Грех спать! Давайте все в церковь!” Церковь полна народу, он на крилосе, а мы рядом с братом. Старшими мы были двое. И вот там сядем, он на крылосе, а мы эту сторону крылоса сядем и тут с братом спим …На крылосе - одне мужчины, женщин не было. Мужчины, мужчины, мужчины. Все пели. Народу в Паску много: полна церковь. И в паперти полно и …в ограды ищё, около церквы. Вся молодёжь и все, все в церковь ходили! Вси стояли со свечамы. Платки у женщин красивы, шелковы. Другой раз старуха задремлет, ткнёт тебе в платок, дырка и сделается …

Спасова церковь красивая очень. Красивая, богатая. Всё в иконах золотых. Такие большие! Нёбо - большое голубое, всё звёздочкамы золотыма. А сколько у нас было риз! Два священника ведь было. Василей да Михаил. Два жили на Погосте. Не братья они были, а два священника. На одном берегу один ходил, служил, а другой на другом, там где Кургеницы. Служили они, ходили, когда праздники, да собирали всё.

Папа в церковь одевался -пиджак получше да брюки. Всё в сапогах ходили тогда. Ну, рубаха. Шили себе. Ситцевы или сатиновы. Мама одевалась тоже хорошо. Тогда сарафаны носили да юбки. Она юбку одевала шерстяную. Да и жакетка плюшева у ней была, пальто было. А зимой пешком ходили всё, дак и одевала жакет. Пешком по льду - с кажной деревни была дорога. Приезжали и на санях, как далёко дак. Но лошадям отдыхать больше давали, что оны ведь работают … Отдыхать в праздник давали. Зимой ходили, конечно, меньше, но ходили всё равно. Стояли в церквы в одежде, холодно же зимой. Хотя в зимней церквы две печи изразцовы были.

Свечамы торговали, как войдёшь. Стоял старичок, место было отнесено. В уголку тут, в левом торговал. В большой церквы было паникадило большое и по бокам два было. Светло от свечей. Когда венчания, большие праздники - тогда большое зажигали. Лестницы были, их ставили и зажигали.

У церквы такой дом стоял - сторожка. На две половины. Там жили раньше монашки. Они вязали, шили хороши платья. Помню, папа привёз на платье шёлку, дак мама монашкам отправила. Монашки сшили платье шёлково. Перчатки красивы вязали очень. Всё делали. Не знаю, уж сколько там монашек жило, это не знаю.

Спасов день

Помню Спасов день. Я бывала ведь. До обеда обедня шла, полдня. Столько народу съезжалось! Архирей приезжал с Петрозаводска на пароходе, встречали. Не на специальном пароходе приезжал, на общем. И служба была долга, священники ещё с им приезжали. И наших два. Служба была большая! Народ даже на улице - не влезал ни в церковь, никуда. Столько народу было! У его была такая, помню, риза вся блестящая, а с заду “хвост” волокса от ризы, этот “хвост” вслед за ним двое мужчин несли на руках. И у его такая палка была, как золотая, толстая, вся разрисована богамы. Такая тяжелая была.

Народ приезжал на лодках. У кажного лодки были, кругом приезжали. С кажной семьи на своей лодке едут. Поставишь лодку на любое место, по всему берегу, рядошком ткнёшь. Никто не тронул ни весла, ни паруса, ничего не тронули. Тогда не было краж.

После обедни разъезжались домой. Обедать приглашали. Архирей никуда не ездил обедать. Наверно, он у священника.

Маньшины

Мама моя - Агафья Петровна Маньшина, она от Маньшиных. У мамы деревня была - Маньшина, пять домов, и все Маньшины писались.

Помню, я была у тётки у своей в Маньшиных на свадьбе. Помню подголосницу - старушка такая ещё не стара, она знала, что петь. Под руку берёт невесту, да и невеста плаче, а она подголашивает, а невеста вслед по словам. Нанимали их на свадьбу. Помню, звали с Сенной да вот у Мальковых была. Невеста в сетке жемчужной. Сетки тогда все одевали, и такие же серьги с жемчуга. Своей нету, дак люди давали.

Гостила я у дедушка в Маньшино. Так он лодки шил, эты большие суда шил. Мастер. Зарабатывал хорошо. Две мельницы ветреных было. Пётры Нестерович. А там ещё Нестер, он в церквы стоял на крылосы да торговал. Белый старичок уж был … Три раза женатой. Всё жены умирали. Дедушка Маньшин Нестер. А мой дедушка - Нестерович, Пётры Нестерович. Дом его был на дви половины, крашенный, желтый такой дом. А потом дядя выстроил новай большой дом тожа. Финны пришли, да и он погибнул, и вся семья. И жена, и ребята умерли все в лагере. А дом финны увезли. Так что ихнего дому нету.

Дом Серых

Строил дом с Петербурга, тоже была Серов фамилия. И памятники были ихны с женой тут в ограды. Здесь они померли. Но, говорят, он не родственник был. Наших дом был там, дальше. А вот этот дом он построил для сына больного, тогда такую болезнь чахоткой называли. Он построил этот дом, чтобы сына в деревню вывозить. Сын-то помер, и они моего дедушку, Тита Степановича, взяли вместо сына в этот дом. Да! Дедушку Тита Степановича. А у дедушки-то были, видишь ты, сынова, но они все зашли, дом-то ведь большой. Так этот дом наш и стал. Нам бы такой не построить! Всё под крышей было закрыто берестой, чтобы не текло. Все полы промазаны смазкой из глины, тёплый был дом. Печки были изразцовы, белы, клеточкамы. Перед домом, у воды камень-то на середины большой такой. Бывало, тётенька с ребятамы всё выходила, у камня сидела. У нас на бережку так красиво было, хорошо! Балкон на чердаке был. А внизу палисадник зелёный такой, как садик под окном стоял.

Я ещё дедушка помню. Дедушка, Тит Степанович, больной уж был … мешался. Рубаху одевает, помню, как сидит на подпольнице там, у печки. Рубаху на ноги пихает. А Шура был меньше, брат-то мой, дак ночью как заплаче, дак: “Шурушка, Шурушка, ты хорошай мальчик, Шурушка, ты не плачь! Ты хорошай мальчик!” Это понимал. А потом дедушка помер, он плохой был. Мне пять-шесть лет было.

Это потом нас не раскулачивали, потому что наш дом был у дяди подаренный. Мы ведь зашли в готовай дом. Но всё равно нам …на одине жить не разрешили. Сносить велели и перевезти в деревню. Мы-то жили, видишь, как - один дом стоит! Ну, что хошь делай! Куда хочешь! Пришлось дом продать. Государству. Мы купили дом, вполдомишку, в Телятникове. Лида-то там до сих пор живёт.

Сестры и братья

Я - старшая. Шура помладше, брат, в финскую войну погибнул. Братья все убиты. Три брата, и ни одного нету. Все убиты на этой войне. Сёстры обеи воевали. Тая и другая. А я здесь была, у меня ребят было трое.

Дядя всё вечером Библию читал нам, ребятам. Мы сядем вси: “Слушайте, ребята!” Рассказы эты страшны-то станут рассказывать, всё нам читают, а мы: “Ой, дядя Алеша, мы доживём ли до этого, в каком, значит, году будет Страшный Суд?” А скажэ: “Не знаю, до этого последняя сотня. Мы-то вот умрём, а вы-то ишо, может, их застанете”. Так сказал. Были у нас эти божественны книги и картины. Как в лагерь погнали, дак ничего не взяли. Всё осталось и пропало.

Семья

Папа у меня с Телятникова считается, дом-то романовский большой, так северная изба верхняя - ихня. Теленков Александр Васильевич, с десятаго года рождения, мы с ним с одного дня рождения - 9 июня. А мама - Серова Вера Алексеевна. Она вот с Дудникова. Через болото - Дудниково, один-то дом. В этом доме я выросла. Потому что папу в 37 году взяли, мамы надо было на работу ходить, в колхозе там работают от зари до зари. Она утром справит корову и нас с Витькой, с братом, туда, на Дудниково! Минут 15-20 ходы-то, по болоту да по полю. Вот мы там вовсе и жили, целымы летами! Там была бабушка, мамина мать, и дедушка, мамин отец. Бабушка моя - Акулина Ивановна. Вот она взята с Рогачёвых, а дедушка - Серов.1 Бывало, всё Серый называли. “Пойдёмте-ка к Серым! Пойдёмте!” Серов Алексей Титович. Мама умерла в возрасте - 87 лет. А папа и крёстна умерли, прожив ровно по 83 года. Как отмеряли.

Детство

Была у нас такая баня, было у дедушки глины туда навезено. С этой глины лепили мы всяки игрушки. Свистульки, палицы делали, в общем играли. Там ельник рядом с домом был, теперь ельника-то нету. А в этом ельнике всё, бывало, нас пугали: “Подьте, подьте, только там чудится! Там вот качалась сегодня ночью! Сегодня там байкали !” Мы и боялись туда ходить. То ли вправду чудилось там, то ли нас пугали. А наш дом на одины стоит, так страшно было. Да, знаете, ещё до 37 года бежали … услонцы-то называли, с Услона бежали. С этаго с канала бежали люди, а мы в лес ребятишкамы ходили, дак мы находили их в ямах, везде, они прятались, эти люди. А мы придём, а там - прямо лежит человек. Ох, как было у нас! Как жили на одины, дак рано закрывали двери, ворота, всё закрывали, а иной раз и находили в сени человека. В туалет если идти, так они поодинке не ходили. Фонарь зажигают и идут 3-4 человека. Страшно!

В горнице одна стена была в иконах! Этот угол особенно красный! Он был весь-весь в иконах! Золотисты такия! Они с потолка и до полу. Люди были богомольные. И, между прочим, они были все музыканты. Дядя играл на гитары, на балалайке, мама наша тоже на балалайке, на гитаре играла. У них один брат был и сёстры. Пять сестёр было и один брат.

Отец

В 37м папу отправили в Чупу на лесозаготовки. Он ещё тогда был молодой, 27 лет. Там его и арестовали. Как врага народа. Я-то потом спрашиваю, что: “Папа, за что же тебя арестовали-та?” Говорит, чта: “Ну, они мне придумали, говорит, статью такую, чта я хотел опрокинуть поезд, крушение сделать”. И вот его арестовали и держали в тюрьме “Кресты”. Он там был год. Потом его отправили на Дальный Восток. Везли его и через Омск, и туда на Хабаровск, и он мне порассказывал… Он как начнёт рассказывать, и сам плачет. Я-то спрашиваю: “Как, папа, расскажи-та, теперь уж можно!” До-олго молчал. Он до 70-го года, наверно, молчал. Ничего, подпись была дана там, что не разглашать. И он молчал, и даже нам ничего не рассказывал. Потом, когда оправдание-то получил, вот он и начал рассказывать тихонечко. Что был в Омской тюрьме, там строили, значит, аэродром. Этот аэродром уже теперь оказался в середины города, говорят. Потом его отправили - строили дорогу Абакан-Тайшет. Говорит, чта эта дорога построена на человеческих костях. Как я выжил, говорит, я не знаю. Был я молодой, но, говорит, я не совался… там и бандиты были, уголовники были и все, говорит. Потом уже разрешили посылки-то посылать. И, говорит, мы сидели в тюрьме там с украинцами, да, он даже сидел, знаете?! С конюхом Буденного!!! Да. С конюхом Будённого! Дак, говорит, что его-то, говорит, тожа арестовали - удивлялся. Придёт мне посылка, говорит, там табак и ещё что, говорит, так украинцы, что себе надо - возьмут, а мне, что останется. Я к своей посылке не имел права подойти. Но если придёт посылка с Украины с салом - первым делом они дают мне. Вот так. Делились. После Абакан-Тайшета он был в Улан-Удэ, там, говорит, такая была тюрьма - страшная! Говорит, я работал на кухне, чистил картошку, вёсла делал. Дак, я говорю, ты что там плавал что ли? Он говорит, там такие большие котлы были, варили кашу заключенным на 2 тысячи порций, дак я эти вёсла делал, чтобы кашу мешать. После Улан-Удэ он был в Хабаровске. В Хабаровской тюрьмы. Там, говорит, мы работали каменотёсами, нас гоняли - дорогу строили на Владивосток. Потом, я не знаю каким путём, он оказался уже в Алма-Ате. Он сказал, что это было в 43 году. А его родина, он считал, что Ленинград, Питер. Тогда шли бои за Ленинград. Тут в 43-м году его освободили, он очутился в Алма-Аты. Пошли они в военкомат и попросились на фронт. И, говорит, нас не брали сначала, а потом, видимо, тут уже перелом, видят, надо сила-та. Всё-таки человек защищать будет Родину. Попросился на Ленинградский фронт. Вот эти Пушкинские Горы он защищал. Он рассказывал: “Валюшка, - говорит, - отправили в первый бой - тощи, голодны, холодны, в обмотках, в ботинках, осянь, дожжи, холод.” Говорит, бой страшный, нас, штрафников, в перву голову. И, говорит, мы шли и уже наклониться мы не могли. Шли во весь рост. Командир кричит:“ Падай, падай, ложись, ложись!” А я, говорит, уже лечь не мог, я шёл, говорит, напролом. Ну, 4 раза он был раненный, сколько у него медалей! Когда он был раненый в челюсть, и пуля пролетела в ухо, все челюсти разворотило у него, и его отправили в Киров, он лежал там в госпитале.

Освобождение

В это время Петрозаводск был под финнами, мы были в лагерях, нас держали там с начала осени 41-го года, а вышли мы с концлагерей в 44-м году. Вот когда освободили 28 июня город, мы вышли в город. И помню на Кижи пришел чемодан писем. Треугольничков. У нас Шура, сестра двоюродная, Аляксандра Сергеевна Серова, съездила в Кижи на свою родину. А ейна родина Дудниково, это матерна родина. Ну, и привезла она чемодан писем в лагерь. И мы нашли треугольничек, написанный на телефонной бумаге. Мы папу не ждали, думали, что он в тюрьмы, живой аль нет, мы не надеялись, и мать молодая была, и женихи находились, а сказала: “Нет, будем ждать!” Вот мы обрадовались! Отец пишет, что он в Кирове в госпитале, и скоро, наверно, будет дома. И мы его потом ждали как! Это было в 44-м году, мы, значит, из Петрозаводска приехали домой, в Кижи, с мамой, как город освободили. Мама в Совете Министров работала уборщицей. Там начальники говорят, что, Вера Алексеевна, не поезжай ты домой, дома в деревне ничего нету, ты с ребятами там пропадёшь, а тут хоть какой-то паёк будут давать тебе, ребята в школу пойдут. “Не уезжай!” Мы на дыбы с Витькой, с братом. Мы на дыбы: “Мы поедем домой!” 4 дня мы спали под лодкой на берегу у пристани. А пристань горела-а!! И ждали мы парохода. Так нам хотелось ехать!! Уехали мы домой. Ну что, голод, холод. Мы кой-как зиму пережили, ой, мякину ели, солому ели, исть нечего было. Всё разрушено, финны всё разволокли. Может, не сколько финны, сколько, может, свои, которые здесь были оставши под финнами. Всё разграбили у нас. И вот наступил сорок пятай год. Мама мне говорит: “ Валя, я тебя отправлю вот к крёстнай.” Работала она в Совнаркоме поваром, прокормиться на лето я ездила туда.

Встреча

Хожу я по улицы, крёстна ушла, значит, на работу, дала мне ключ, сказала: “Вот, Валюшка, - говорит, - береги ключ и ходи по улице” А у меня в житьях одно красно платьишко такое, длинно. Ну, я деревенска, боса, на улицы с ребятишкамы с одного дома, вот на Гоголя, 32 был дом. Там во дворе крёстна жила. 12 июня было дело, тот день очень заметный, затмение солнца было. Идёт военный. Посмотрела я, думаю, чей-то папа идёт. Он говорит: “Есть ли тут Валюшка?” А я говорю, что есть. У крёстной-то старша дочь тоже Валя. Он думал, что сестрина дочь. Так вышло, что он ещё не знает, кто я. “Ну, Валюшка, пойдем домой!” Ну, пришли мы домой, замок не открывается, он говорит мне, что “давай!” А у меня руки трясутся, он нервничает. Весь в поту. В июне месяце да ещё бушлат на себе, да в обмотках. А я всё на его смотрю да на его смотрю. На дядю Васю смотрю да что похоже иль непохоже. Мне уже тогда 12 лет было. 13 уже. Потом он мне спрашивает: “Валюшка, дак мама-то гди?” “Мама? Мама в деревне”. А мама в деревне жила с Витькой-то с братом. “В деревне. Как в деревне? А–а папа гди? ” Я говорю:“ Папа? А папа, дак он раненый, он в Кирове, в госпитале”. Опять стоит-стоит, смотрит: “Мама-та гди?” “В деревне.” “А деревня-то какая?” “Телятниково.” “Телятниково. А кто у вас ещё есть?” Я говорю: “Витька есть.” Брат. “А ещё кто есь?” “А больше никого нету”. Может, он думал, что уже мама замуж вышла или там ещё есть. Столько лет прошло! Он же всяко переживает. Стоял, стоял, опять: “Валя, дак гди же другая-то Валя? Ты же Васина дочка?” Я говорю: “Не-е, мой папа в госпитале, папа в госпитале раненый в челюсть лежит, и мы его ждём.” Ну вот. Он как меня как схватит-ка!!! Столько лет не видел … Пятилетней я осталась, а мне уже 13 лет! И скажэ: “Доченька ты моя родимая, это ведь твой папа!” Ой!! Уй, как я обрадовалась! Я оставила его, он стал мыться тут, как с пыли да с грязи. Я как по Гоголя боса, как отправилась туды, в Карциковски дома, где крёстна-то работала. Прибежала, у ней котёл там большой, черпак большой, стоит с черпаком у котла. Я с заднего ходу прибежала: “Крёстна! Папа приехал!” У ней черпак - бульк туды! В суп аль куда-то - бульк да и нету!

Дома

Как мы домой-то добирались-то с отцом! И мама тоже не знала, почта не ходила, телефонов не было тогда. Мы на пароходе приехали, и вот с Киж пробирались на какой-то худю-ю-щей лодке. И вот утром рано-рано, только солнышко встаёт, и вот мы приехали, и колотимся, деревня вся заросла, вся не кошена. Столько лет! Мы пришли уже домой, а у нас ещё и ступеней не было. Мама строила в его отсутствие, был сруб, вот одну комнатёнку и строила. Кто-то живёт сейчас? Вы были в Телятникове, да? Вот где была церква, так вот на болоте домик был наш, мама строила, там люди сделали, конечно, рассчитывалась хлебом. У нас ещё ступеней не было, дак трапка. Трапка была сделана, как на пароходе. Мы колотимся, а мама: “Кто там?” Я говорю: “Мама, это я приехав.” “Ты чего приехала эдак рано да из города? “Мама, я не одна, не однаси!!” “С кем же ты?” “С папой!” Открыла дверь, это назад себя - ух! - и всё, и пала!! Ну, потом встала, папка тут обрадовался тожа. Комарья сколько было! А у нас шкаф такой был, с дыркой, старинный шкаф, всё там молоко держали. И чтобы спастись от комаров-то, Витька, брат-та, спал в этам шкафу. “Витька! Витька! Папа приехал! Папа приехау!” А мы уже отвыкли от этаго слова - “папа”. Мы его, наверно, месяца два не называли папой. Потом только.

Беседы

На Покровской неделе и с Мальково парни, и мы из деревни Серёдка едем, оны уж нас встречают: “Пожалуйста, девочки!” Ну вот, разденемся. На печку фуфаечки свои кладем. Хозяйка там примет нашу одежду: “Ну, давайте, девочки, давайте в кадриль сходите!” Вот пойдем без парней в кадриль сходим. В кандриль сходят, потом назывался “круг”. На лавках сидят парни, и какая девка нравится парню, ей скажут, что не пойдет ли она в круг. Вот, например, меня, дак: “Иришка, иди!” Иришкой звали-то. Я, когда нравится, пойду, а не нравится — я и не пойду. Потом начнем своима играми играть. “Корольки”. Вот спросят: “Король - служба, что мне делать нужно?” Он там куда-нибудь пошлёт тебя, сходишь, выполнишь задание. Или скажет — поцеловать, так и скажет - двенадцать или сколько раз поцеловать. Кончалась беседа в десять, в одиннадцать. Крикнут: “Домо-ой!” Вси домой. Беседы игримы были в неделю два раза: в четверик, в воскресенье. А остальные с пряличкой сидишь, прядешь. Парни придут, посидят, то в карты поиграют, то так поразговаривают. В такие беседы уж не плясали. Мы в своей деревне к старушке бабе Кате ходили. Она ничего не просила. Одинокая была старушка, говорит: “Девки, носите мне по полену дров!” Ну, все по полену дров принесём, и вот беседа будет потеплее. Игрима беседа отдельно была. Старушка тоже одинокая жила, дак она пускала. Ей там парни оплачивали. На беседы нас, ой, чего-то мало отпускали! В воскресенье да в четверик, вот по каким дням, а в кажный день – не-е! Пряличья в кажный день. Надо прясть, и прясть, прясть и прясть ... Потом ткали.

Ходили девушки в сарафане, сорочка белая, передник. Ну, коса заплетена да бантик и все. Всё своимы руками, на руках всё шили. Складочки складывали хорошенькие, лямочки хорошенькие. Я вот посмотрю по телевизору, как там ходят, дак вот в таких сарафанах не ходили.

Приданое

У нас ведь раньше была мода такая: надо женихову всю семью дарить. Вот, например, я выходила, дак я своей свекрови тринадцать сорочек дала. В подарках.

Святки. Гадания

Бумаги жгали. Вот возьмешь бумагу, так завернешь, потом сделаешь как гермошку. И вот кладёшь на дощечку и к стенке приложишь. Смотришь. Если я выду замуж, значит, увижу: поезд идёт, вершник едет. Раньше верхам вершники ездили. И вслед если вот такой обоз большой, лошадей идёт много, всё тут покажет на стенке.

В квартиры сидишь, и как все улягутся, успокоятся спать-то, вот ты сядешь, кольцо сбросишь, в воду смотришь. В стакан. Кто тебе покажется. Всё богосуженаго смотрели. Другой раз бывают такие случаи – девушкам показывались и гробы, и всё. Это, конечно, очень страшно смотреть. И сбывалось!

Бывало слушали. Если мать у меня пекёт блины, это было в само в Рождесьво, до Крещения Господня. Стараемся, я с подругой-то со своей украсть по блину, чтобы мать не видела. И пойдём на дорогу свалимся. Лежишь, блин так держишь в руках и слушаешь. Слушаим, выдем ли замуж. Если выдем, то услышим свадебный поезд. А звону-то раньше много было! Как свадьба-то еде по девять лошадей да больше девяти! Колокольчиков много было! Вот свалимся так на снег и смотрим, слушаэм, вот. Если услышим, что звону много:“Аксешка, я замуж выду!” Скаже:“Я тоже слышала.” Всим хотелось замуж тогда выходить! Искали женихов.

Про гадания стары же старушки подсказывали. Оны тоже также жили в молодости. Сядим-прядём, кто что знае, тот друг другу и рассказывае, вместе в компании. На бесёду-то собирались с пряличьямы.

Святки. Наряжоны

Ой, всяко оденутся, чтобы не узнали. Одёжу меняли. Шубья одявали. Всё на свете. На лицо платок одявали да всяко. Наряжоны. От деревни к деревне ходили. У кого если есь парень, она гуляе с им: “Девки, сходимте туда, к нему на квартиру!” Придут, у него там в лес уехано, а мать-то дома. Вот так матери спляшут. Так мать и скажет:“Жалко, Ваньки дома нету. Он бы дал метку!” Вот так раньше говорили. Помучил бы там, накошелил бы. В снегу бы покатал бы да всяко бы ...

Пришли к нам в фатеру наряжоны, говорим: “Давайте с нами ужинать!” Головамы трясут – не будут ужинать. А самы сели рядом Пети1 - Петя-то на углу сидит - да палкамы до его дотрагивают. А он и говорит, покойничек: “Дайте волю, девки, я как поправлюсь да я уж дам вам метку!” А сам в Крещенье помер.

Крещенье

В Крещенье всё равно в церковь сходят, воду очищат, и берёшь воды, и вот помоисся. У меня мать так 9 раз окупалась в Крещение Господне. Девять раз. Выпешут йордан большой, вода на лед выступает. Кладут досочку ... Вот надо ей окупаться. А у ёй завет был положенный, что она детей много рожала мёртвых. Привяжут кушак, вот стоит мужчына, за кушак держит. Священник читает, поёт и крест купают. Как только третий раз батюшка крес вымое, в йордане окупает, эты купальники вси в воду падут. Кругом так обернутся, этот мужчына за кушак их поднимет ... и оны в церкоф бегом бежат.

Великий Пост

Великой Пос начинался, вот перед Пасхой, тогда такие люди ходили, стихи пели. А Господь их знает, откуда и брались. По деревням ходили, спросят: “Хозяйка, можно Вам стих спеть?” Я: “Спойте”. Вот оны сядут к печке, туда под прилавок и сидят, поют. А споют - дам тут хлеба, чаю, сахару. Они спасибо скажут. Всё больше хлеба по куску подашь, чая много не было, а хлеб свой. Чай-то не ростили.

Сбор - праздник в Сенной Губе

В Великой пост. Это перва неделя поста. Всем торговали! Там ярмарка была. Ой, горшков привязут короба такие! И бочки, и решатья и всего на свете! Пряники медовые. Калачи привозили. Такой калач сделают, на средины место такое толстое, а конец тонкай.

Тканьё

Зимой прясть и прясть надо, а потом вот великий пост подходит, нао ткать. Если есть пахарь, шерстяные штаны такие тёплы ткали и рубашки вытыкали пахарю, чтобы была тепло ему и лягко. Посмеешь сшить, пахаря надо одеть в новенька. Отправить на поле пахать… это уже после Егорьева дня.

Кто как может трудиться, тот так и работал. Вот, например, у нас на Войнаволоке дак рыбна ловля была, надо рыбу ловить, и на поляну нао, и на пожню надо, и Бог знает сколько, ой! Спать некогды было.

Выгон скота

Скот выгоняли в Егорий. Как всё растает, дак оны ведь стоят в хлеву, просятся на улицу. В Егорий к молебну сходишь, сводишь лошадей и коров и на двор обратно закроешь. А потом уж на второй день выпустишь. Оны по полю побегают. Побегает, если у тебя сыта она. А если тоща, дак они немного бегать и будут. Кто как кормил, у кого какой корм был, так такая скотина была.

Пастух у нас свой доморощенный был, деревенской старичок такой. Он жил с сыном да с невесткой. У сына было семеро детей, одну корову держали. Вот старик коров пас. А мы его хлебом кормили. Если у меня три коровы — он у меня три дня ест, а больше, дак больше ест. А ведь соседи Малюткины держали по десять коров, Елизаровы тожа много держали скотины.

Колдовство

Вот у меня у самой конь был в потеряшке. Так я 9 дней ходила-искала: нигде, ни живого, ни мертваго ... никто не видит, ничего, никак. А потом мни сказали, что Панов, старичок с Косельги, знает. Я пошла и ему сказала, что вот от ног отстала, не могу даже больше ходить, коня не могу ни живого, ни мёртвого найти, никакого. Никто не видит его, никто не знат, где он есь, конь этот. Ну, хорошо, он к печке пришел, печурки-то есть, рукавицы-то кладовали, он чего-то там поделывает, ага, у печурки, и сказал:“Идите домой! Конь ваш живой. Вам про коня скажет бубнёвый король.” И я пошла домой. У нас как родителей-то не было, я села на лавку да сама и говорю, что робята грели бы чайник да что не могу больше, ноги меня не носят больше ходить-искать. Гди не быто, куда и не схожено. А Настюшка сказала: “Нянька, каких-то два мужика пришло, дак стоят у нас тут под окном, смотрят на дома.” “Не знаю, – скаже, – наверно, к нам придут.” Я грю: “А пусть куда хошь идут!” Вот. А оны к нам пришли. Пришли и говорят, что можно ли у вас чай попить. “Робята, я вся устала, меня ноги не носят!” “А почему вы устали-та?” “ Я? Да вот 9 дней хожу уж, лошади, коня не могу найти ни живого, ни мертваго!” “А какой он у вас конь есть?” Я говрю: “Буренькай такой.” Я грю:“Пятнышко на губы, как пальцем ткнуто беленько.” “А мы, – говорит, – эту лошадь видели!” А говрю: “Гди вы видели, робята?” “Вот были в Оленьих, там такие ямья большие есть, он кругом одной ямы всё вот так ходит. Мы дивовались, что куды эта лошадь, когда уйдёт от этаго места. Вот ходит кругом ямы этой и всё.” Но. Я говрю брату: “Иди к Рябининым, может, създит Егорка за конем”. Уздечку дала, кусок хлеба, он поехал. Приехал, скаже, конь сразу пошел к рукам.

Сев

Мы остались от родителей, и я пошла… у нас богатый такой был, Горбачев. Я пошла, пришла: “Дядюшка Гриша!” Он говорит: “Что, Ирина, скажешь?” Я говорю: “В какой мне день сеять начать-то?” Он говорит: “Если ты навозу снесла на поляну, дак хоть в любой день сей - хлеб вырастет. А если не возишь навозу, дак хоть в Пасху сей, дак тиби ничего не будет.” Вот такое слово на всю жизнь запомнилось. Зато коров держали для чего? Для этого навозу надо было, для земли.

Жатва

Если кто бедно живет или у кого денег нету, например, у меня, дак я брала под жатьё. Александра Егоровна… у ей магазин был небольшой. Вот прийду к ней, она говорит: “Ириша, возьми чего-нибудь.” “Дак отдать, к тиби надо прийти жать.” “Ладно, день-два пожнешь, ничего такого!” Я под жатьё брала. Подошву, мне ребятам сапоги шить, или ещё что … А другие помногу жнут, вот Широких дом, та хозяйка брала и по десять жней. Но и сами работали. Тут у Горбачевых было три дочки, дак они также с нами вместе ходили.

Красиво было, потому что осень. В сенокос песен не пели. В сенокос работали так, что друг друга не видишь. Так старались сена накосить, скотину накормить. В жатву пели. Кончим рожь жать, отжин справляем. Чаю поставишь, пригласишь людей чай попить. Пироги варили - всяких: и белых, и чёрных, с толокном, с сахаром. Я нечасто песни пела. Я всё любила, когда тихая погода, тогда любила песни петь. Если поедешь, да тиха погода, да сидишь на лодке, на корме, вот тут песню споешь. А так нет.

Корбов день (16 июля)

Называется Корбов день. Часовенка была в ельнях. На Корбов день приезжали гулять на Серёдку. У нас очень даже красиво такое поле было, называлось ригачна. Рига эта – калгановска, гладко место такое, и народу там столько – о-ой! Девушки ходят стайкамы. А парни тоже артелью. Парни всё больше стоят, а девушки гуляют. Торговали. Конфетамы. У нас бабушка Михеевна корбовьска да дедка Захар – оны торговали. Если копейку даит родители, дак на копейку теби столько надавают конфеток! Робятам больше копейки не давали денег.

Вот у нас на Серёдке, на Щельи гулянка была. Девушки, которы богаты, у их шелковые платья всё. Оны так и ставятся, друг другу так под ручку стоят рядом. А парни - внизу оны. Кто пойдёт в кругах заводить? Один пойдёт. Он скаже: “Иринья Степановна, Анна Михайловна ...” Всих соберёт, так и пойдут, он туда сведёт, там уж другой идёт, остальных забирают. Круг образовывался. Если я с им играю, гуляю, я к тому и становлюсь. Как это всё пройдёт, опять круг распустится, девки приходят, на своё место ставятся. Вот раз-два сходят, а потом пойдут парамы своима разойдутся. Парень приглашал.

Девки видь раньше одевались хорошо, душегрейки были, ой! Этаки! Как накрахмаленны ... идут, так один шум ведется. Ходили, одявались, в сетках. Сетки у богатых. А у нашего брата не было. Девушки ходили с одной косой, голова красива, такая! Всяки разны ленты были, красота! Головы наладят дак это прямо, ой! В косы хорошую ленту брали ... волосища были большия. Головушки-то были такие хорошеньки!

Гармошка

ывало, вот как придут с работы, помяни Господи всех! Придут с работы и сразу надо взять идти коровушек доить. А Василий Иванович, вот Малюткин, ейный брат, он возьмёт гермошку. Вот под коровой сижу – хоть пляши! Коров дою – хоть пляши! Как он хорошо играл, покойницек! Викторушка наш играл, да и Коля играл, но не так выходило, как у Васи покойнаго.

Праздники в Кижах

Осённый Спасов день. А в церквы в Кижах большая служба была. Отовсюда люди съезжались. Господь ведат, кто и не приедет! Церков есь Покров и Спасовска – Святитель Многомилостлив. Это Многомилостливый Спас Святитель. Образу такому. И вот такая служба была. Ой, даже на улице служили! Не только что в церквы. Отовсюду священники приезжали. Владыка приезжал. На этот праздник только съезжались, на Спасов день. Люди-то были набожны. У кого ись родня дак тот приеде хоть откуда. У кажного лодка была! Если есь слободно время – он к празднику едет, а нету ... У кажного своя работа была.

А Покров приде ... приходили уже в зимной одеже. В Покров совсем другое дело. Отовсюда тожа на лодках приезжали. Служба шла. Свечки покупали да ставили. Если мни нао молебен сослужить, так я платила деньги в кассы. А в кассах напишут записку да передадут священнику, а там священник службу кончает, он идет к Пресвятой Богородице Скоропослушницы, вот у этой Послушницы крёсту и молился. Мало ли какое горе есть, дак вот Скоропослушница выручала всё.

Возвращение с рыбной ловли

В Онего уезжали. Говорили: “Храни вас Господь! Дай вам, Господи, доброго здоровья, хорошей рыбалки!” Там видь никакой весточки нету, только смотрели в острова люди. Как только увидят, паруса забелели, оттуда идут, люди говорят: “Идут вси! Лёд пешать!” У нас так волна-то большая, так эта волна-то в берег хлыщет, так столько намерзнет льду-то этаго, так пешали лёд этот. Место делали про лодки. И вот как к берегу подходят лодки, бросают канат с лодки, всёй деревней ... ух! Зато приедут, и икры привезут, и всего на свете привезут. Бочкамы. 18 пудов солили. Это на зиму себе.

Свадьба

Венчалась я. В Кижах венчалась. Венчал не Русанов, второй батюшка. Свадьба есть свадьба! Вначале у невесты. А потом к жениху вечером на ужину. Жених приедет да егоны родные, дак у меня-то днём чаю пили, обедали, всё на свете делали. А потом вечером, называлась “ужина”, к жениху на ужин ездили. От венца нас встретили, волосы свекровушка пришла, разняла, мне чего-то на голову положила, там какого-то ситчику, не помню…

Как я сама-то замуж выходила, у меня подголосница была. Старушка такая, ходила она специально. Ну, как Мавра Папиных-то ходила подголосницей. С Сенной Губы, деревня Обельщина … Её приглашали на свадьбы на вси. Потом с Кургениц тоже Дехтярёвых Саша. У меня была Дехтрёвых Саша.

Свадебный день. Встреча жениха в доме невесты

Свадьба начинается. Вот сватают, просватосьво пройдет, жаных домой уезжает. В какой день свадьбу назначат, вот в тот день приезжают за невестой. Первым вначале едет вершник, назывался дружка. Верьхом. Приезжает к дому:“Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! Есть в эфтом доме кто хозяин? Нету? Если есть, так вы скажите! Если нет, так откажите!” Выходят хозяева, на крыльцё:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте!
– Вы, добрый человек, на ночлег ли проситесь, ай кого ищете?
– Я от князя молодого есть дружка – верна служка. А у вас княгина молодая есь. Просим показать!
– У нас была княгина, оказалась птицей,она улетела за большие гора,за высокие леса, так что у нас ёй нет.

Выходят девушки. Шаферины. Подружки невестины. Привязывают к руки вершника ленточку, кладут на булавочку. Он повёртывается, лошадку плёткой под живот, а жених там на дороге стоит – поезд этот. По 9 лошадей да больше держали – поезда ездили. Ну вот. Он приезжает, объяснит, что ему сказали. Всё жениху расскажет. Снова полетит. Вот опять поезжает. Опять колотит.
– Господом Богом созданный,
От князя молодого посланный.
…. К княгины молодой,
Должна быть княгина молодая у вас.

Эты старики, кто встречает, ему рюмочку вина дают выпить. А девушки приходят, полотеньце привяжут. Коуда полотеньце привяжут, вот тоугда полетит. Встретит. Назывались дома постоялы. Постояльный двор. Раньше времени этот дом охлопоченный. Вот он туда, в эфтот дом. Вси остановятся, приедут, разденутся там, всё на свете, но. И потом опять в гости оттуда приходят. Тут девушки выдут, пригласят невестиных гостей посмотреть князя молодого. Что да того ли привезли? На двор сходят, посмотрят, там их угостят. И пригласят за стол краду. Вот за стол сядут, ну, там угощают их. А невесту готовят в горнице, сетку оденут да всё на свете. Ейны родные, назывались приставницы. Да крёстна мать... А вершник ждёт, стоит– требуит княгину молодую.

Вывод невесты за столы

И вот княгина молодая покажется, и песню запоют:

– С терема на терем
Наша Ирушка шла,
Играйте-играйте, гораже!
Не могу идти,
Сени дыбнутся,
Гвоздья сыплются.
Подьте, дайте, приведите
Коня маменькинаго!…

Вот тогда она к столу подойдёт. Закрыта. Сетка на головы, душегрейка, всё на свете. Её приставницы держат. Подголосница подголашиват. Ведут к столу. Вот. Жениху надо с невестой поздороваться. Жених на ноги встанет. Невеста руку подавает. Поздороваются. Через стол жених снимет платок. И вот подголосница станет кругом подголашивать. У гостей у всих. Кто сколько может денег дать, на поднос бросают. Невеста обойдёт всих, подголосница подголашиват. Идут за шкатылкой. Надо получить туфли к веньцу. И там что жених купил. Придут просить шкатулку. Шкатылку-то выпросят, а ключа жених не дас, в шкатылку-то зайти не могут. И вот ключа просить. Дак подголосница и скаже: “У нас видь есь жаланные родители. Давайте-ка, грейте самовар. Да пойдём мы чай пить. Оны пускай сидят да угощаются.” “Да, ладно, успокойтесь. Даим мы вам ключ.” Невеста тянет руку с ключом, что открыть шкатулка. Жених шкатылку-то трясёт. Он держит, он не позволяет ёй. Но всё же захватят, помогут ёй. Шкатылку берут от его гости, приставницы. Вот хоть крёстна мать стоит рядом. Невеста уж не возьмёт. Потом повёрнется невеста, подголосница и заплачет:

Я не в зеляном саду да побывала,
Да вот у дубового стола да постояла…

Вот так заплачут кругом стола. Невеста поворачивается и уйдёт. И все с невестой пойдут. Это невестина родня. А егона родня вся за столом сидит, их будут угощать, кормить, поить. А ю будут к венцу одевать, вот.

Без шкатулки и подголосницы это просто свадьба. А которая шкатылкой, подголосницей, это свадьба столом. Старинна.

Отдача воли

Поели, попили, женихи пошли на постояльный двор свой, лошадей приготовили, жених оделся. Дружка идёт за невестой. А невеста плачет, волю отдавает ... Волосы-то кругом руки обернет, коса-то большая, на стол падёт, вот и плачет. А девки вслед вси плачут. А другие сидят, песни поют:

Ты не плачь, наша умница,
Не горюй, наша разумница,
Мы тебя видь не в полон даим,
Мы ведь замуж выдаим…

Она никак волос с рук не отдаваит. Дак брат обеима рукамы ёйны руки разнимает, волоса оттуда доставаи. Ленты приставницы берут.

А от венца приедет, садится к окну, туда в угол с женихом. Приходит свекрова, если есть у жениха мать, ю поцелует. Ей подарок – вот на голову положит что-нибудь такое хорошенько. Положит на голову, волосы разнимет. А потом приходит приставница, завернет ей пучок, поднимутся – за стол пойдут.

Бабушка

Моя бабушка, Иринья Ивановна, ходила в Святки переодетая в мужскую одежду. Вот они пришли в наш дом: Егор Спиридонович, Николай Степанович Абрамов, бабушка и кто-то четвёртый. Лицо-то у неё было завешено. Обычный платок, ситцевый. Закрывали лицо, чтоб не узнали. И вот в кадриль, значит, ходят – кадриль у нас заонежская! Песни поют. А мой дядя Филипп, старый человек,1 говорит: “Боже мой, что за ребятишек-то ночью отпустили ходить хухляками?” У нас называли хухляками, маскировенными. А бабушка-то моя говорит: “Я-то еле креплюсь.” Ей-то уж было под 70, а мой-то дядя принял, что мальчишка. Бабушка говорит:“Господи, я еле-еле креплюсь! ”Она пришла домой ... “До того, – говорит, – я хохотала, до того хохотала!”

А потом бабушка ещё рассказывала. Пришла она, значит, к Пановым, к Федору Николаевичу. И они в кадриль-то пошли. А у бабушки у нашей на руке было медное кольцо. Ну вот, этот дядя Федя и Ольга, сестра, говорят: “По колечку дак будто наша бабушка Панова... а по виду дак мальчишка”. Потом бабушка:“Я расхохоталась, платок подняла.” Она – ха-ха-ха! Дак, конечно, она сама уж открыла лицо.

Спасов день в Кижах

С Войнаволока шли пешком. Десять километров. А там на перевозе перевозчик работал – перевезут в Кижи на остров. А там вот ближайшие деревни – Кургеницы, потом Жарниково, Телятниково – оттуда всё на лодках приезжали. Едут к родственникам, если ближайших нету, пообедают и по домам разъезжаются.

Беседа

В зимние вечера молодёжь собиралась у кого-то в доме. Вот у нас там две старушки были. Одна - тётя Акулина, Акулина Алексеевна Агапитова, вдова, она сдавала свою комнату зимой. Парни молодые платили деньги, покупали керосин, а девушки платили мукой, крупой, кто чем. И вот они каждый вечер собирались на бесёду. И на этой бесёде что они делали? В кадриль ходили, танцевали, потом собирались попарно, в круг называлось. Я вот эту, мол, девушку в круг приглашаю. Кто танцует, кто тут парой бесёдует, так вечера проводили. Ну, а летом, конечно, на улице все. Пойдёмте на гулянку! Гармонисты были все молодые парни. Вот они играют, они в кадриль, значит, ходят там, танцуют, песни поют. У брата моего талант от отца передался, папа мой играл в молодости на гармошке. Братья оба играли хорошо. И вот, знаете, собирается молодёжь, вот они выходят, причем, не только молодёжь, выходят все пожилые люди. Молодёжь в кадриль ходит, а они сидят, кто на досках, кто на скамейках – просто любуются молодёжью. Любуются! Обсуждают. Помню наш дядя, бывало, нам говорил: “Идите и ходите с умом!” То есть не опозорьтесь. Нигде, ни в чем.

Рыбная ловля

Уезжали осенью на рыбалку. Уезжали в начале октября, а уже в конце октября начались заморозки, уже домой возвращались. Называлось “поедем в ловище.” Иногда на месяц едут ловить рыбу. Это дальше Конды, туда в озеро, на острова, и там живут месяц. Когда в ловище поезжали, провожала вся деревня рыбаков, их благословляли. Молитву читали. И они едут. Знаете, сколько прошло лет, всю жизнь у нас рыбачили, и никаких трагических случаев не было, вот кроме этого, в 33-м году, при дедушке.

Обычно топили баню к приезду рыбаков. Баню топили, чтобы их обогреть, они же там не мылись. Уже когда берега начинали замерзать, значит, рыбаки вернутся. Рыбу продавали в город. Надо было деньги-то. Семьи большие у нас были в деревне. Детей по 6, по 7 человек.

Название деревни Воевнаволок

Дядя Филипп мне рассказывал, что Пётр I проезжал по Онежскому озеру, когда начиналось строительство нашего города. Он оказался как раз на Клименецком острове, в том месте, где потом наша деревня появилась. Там такая губа, здесь — мыс, от этого мыса, наволоком называли его, мель большая-большая шла в Онежское озеро. И на этой мели были страшные волны, когда дул южный ветер. Пётр и сказал: “Воевнаволок” — “наволок воет”, т.е. такой был звук, как волк воет. Вот на этой мели утонули дядя Федя и дядя Макар, и дядя . Когда с озера ветер дует, там такие сильные волны, их там перевернуло. А название с петровских времён — Воевнаволок.

Дядя Тима - путиловский рабочий

У нас в деревне только у дяди Тимы, у старшего маминого брата, был граммофон. Он всю жизнь проработал на Путиловском заводе, уехал туда мальчиком. Красивый, знаете, такой серебристый граммофон, с большой трубой. Дядя Тима приезжал в отпуск домой, к детям, этот граммофон привозил, для нас это было чудо какое!! Мы никогда не видели граммофона. У него был построен большой дом в деревне. Он, знаете, сначала один работал и жил один в Питере. А потом, когда получил комнату, взял жену и детей. Летом приезжали всей семьёй в отпуск. Потом время тяжелое было, дедушка стал болеть, и дядя Ваня поехал мальчиком к старшему брату учиться на металлиста. Дядя Тима был мастером по металлу. Дядя Ваня тоже с одиннадцати лет уехал, как и старший брат. У дяди Тимы два сына в войну погибли, а дочка живёт сейчас в Ленинграде. Сам он погиб в Отечественную войну, прямо в блокаду, у станка. Он уже был в возрасте, но с завода, завод уже Кировский назывался, не уходил. Он там от голода у станка и умер во время войны. Бывший путиловский рабочий.

Пасхальная неделя в Воевнаволоке

Помню, знаете, очень хорошо, как у нас служба проходила в Пасху. Священник не приезжал, потому что он служил в Сенной Губе или в Кижах. А у нас просто народ сам собирался. И вот дядя Филипп идёт в часовню в двенадцать часов ночи. Мы ещё говорим: “Ты нас разбуди, чтобы нам этот звон слышать”. Колоколенка там была, колокола были. Он едет, звонит. Вася, мой старший брат, обязательно просил: “Дядя Филипп, ты, когда поедешь, меня разбуди!” Ему интересно было позвонить. В Пасху обычно стряпали. А когда пасхальная ночь начиналась, в двенадцать часов все шли в часовню, служба там шла. Все собирались, взрослые, я имею в виду, но и дети старались не проспать. Вот служба пройдёт ночью, потом позавтракают все, отдохнут, а утром служба ещё бывает. Заутреня называлась. А потом в течение всей недели этой звонили в колокола.

Помню, как сейчас, что в деревне, тогда ведь красок не покупали в городе, мы, маленькие, ходили на поле, у нас там каменистые места, и вот на камнях рос мох зеленоватый. Мох этот мы с камней снимали и в этом мху красили яйца. Они цвета получались, как будто бы в луковой шелухе. Когда из часовенки придут, рано ведь завтракают, эти яйца всегда на столе крашеные, потом пасху делали – это творог, изюм, сметана – вот такую круглую, называлась “пасха” у нас. Ну, вот мы её ели ложками. Ну, и пироги, калитки, и всё прочее. Стряпали очень хорошо, обильную такую стряпню. Христосовались всё: “Христос Воскресе! Христос Воскресе! Воистину Воскресе!” Я помню, я маленькая была, бегу к бабушке. Вот наш дом, а напротив бабушка, мамина мама, жила. Я бегу туда, бабушка мне даёт, значит, яйцо покрашенное, дядя Ваня, дядя Серёжа, дядя Миша – все дают. Потом побегу в конец деревни, где дядя Тима жил, который в Питере-то. Его жена-то зимой дома жила. Я к ней сбегаю, чтобы яйцо-то получить крашеное. Ну, а потом днём, значит, собирались у кого-нибудь в деревне в доме или просто на улицу выходили. Если хорошая погода, то просто выходили, а родственники к родственникам ходили в гости в этот день. А мужчины, я запомнила, и молодые парни, к Агапитовым, к тёте Ирише, к Ирине Степановне собирались. Вот такую верёвку сплетут, канат, катали яйца. Вот такой у них лоток делали и яйца крашеные катали, вот допустим, я это яйцо опускаю, там ещё наставлены, если яйцо о яйцо ударится, значит, я выбила, я это яйцо беру. Если мимо, значит проиграла. Вот так собирались мужчины и катали яйца в пасхальный день.

Кулаки

Вставали в 6-7 часов, иногда даже с восходом солнца. Ведь надо же коров подоить, отправить на пастбище и хозяйкам на сенокос и ... Рано вставали. Поздно ложились. У нас, например, от зари до зари. У нас дяди такие были работяги и мы, бывало, тоже. С дядюшкой Филиппом поедем на сенокос, когда колхоз организовался, нам оставили 2-х коров, поскольку у нас семья 10-12 человек. И вот дядя Филипп старенький, мы с Аней, совсем девчонки, 10-12 лет, мы едем косить с ним. И солнце уж за лес садиться, а мы ещё всё там в лесу. Нас всех с детства приучали трудиться. Даже из школы придём, ещё уроки не делаем, крёстна говорит:“Девчонки, намотайте крещиц!” А знаете, что такое крещица? Такая деревянная штучка сети вязать. Надо нам намотать, чтобы им не отрываться, они вяжут эти сети вечерами. Или вот зимой отправят нас на Онего крючки похожать, то есть крючки опускают, там намаливают мелкую рыбку, и зимой эту рыбку берёт налим. И вот нам надо крючки опохожать, то есть каждый вытянуть, снять этого налима, в корзинку и опять намаливаем, опять маленькую рыбку ... Мы жили, нас иногда кулаками называли в деревне, но мы никакие кулаки не были. Мы с утра до вечера ... мы трудились всю жизнь. А ведь перво время, папа у меня умер, мы маленьки остались, вот Егор Яковлевич и дядя Филипп, мама и тетя Ириша – четыре трудоспособных, а нас 9 человек детей. И от зари до зари работали все. Парни наши учиться не могли даже, 3 класса только образования получили.

Кижский приход

Кижский приход по территории начинался на юге на Климнецком острове с деревни Кузнецы, а на материке с деревни Сычи, на севере с острова Волкостров, где было 7 деревень с населением 276 человек. Деревни Еглово, Рогачево и на отдельных островах; а на материке с деревень Подъельник, Зубово. На островах находилось 29 деревень и два хутора. Самая большая и богатая деревня была Кургеницы, где проживало 260 человек. Эту деревню ещё называли городом, а рядом была моя, где я родился, маленькая деревня Лахта, где было большинство бедняков и называли “прошеная Лахта”.

В приходе было семь ветряных мельниц, принадлежащих крестьянам-середнякам, которые сами строили мельницы и производили размол ржи, а в ступьях толкли овес, не пользуясь наемным трудом. С большим помолом ездили в деревню Усть-Яндома Великогубской волости на водяную мельницу. Очень редко и в небольшом количестве, как правило, мололи рожь на ручном жернове, на сарае.

В приходе были однопарусные лодки “кижанки”, примерно около 60 лодок. Рыбаки имели двухпарусные лодки, не более пяти. Для перевозки больших грузов были пятипарусные соймы грузоподъёмностью 300-400 пудов. Всего в приходе было пять, из них четыре соймы были в деревне Кургеницы для перевозки извести с южного Оленьего острова в Петрозаводск. Одна сойма принадлежала крестьянам Киселеву и Егорову для перевозки разных грузов. Как правило, наемный труд не применялся, а сами хозяева управляли соймами. Кроме сойм был небольшой пароход для перевозки грузов грузоподъемностью тоже 400 пудов, принадлежащий Медведеву М.Е. Михаил Евсеевич говорил очень мало, но слова его были очень весомы, когда спрашивали его, большая ли команда на пароходе, он отвечал: “Сам капитан, сам механик, сам рулевой”, делая ударение в слове “капитан” на “ка” и это правда. Он водил пароход действительно один.

В приходе было 9 часовен в деревнях: Кургеницы, Воробьи, Корба, Телятниково, Подъельник, Еглово, Посад-Волкостров, Ямка, Васильево. На Кижском острове на расстоянии одной версты от церквей было две часовни. Строили часовни сами крестьяне бесплатно и производили ремонт за счет пожертвований. На общих сходах крестьян на два года избирался староста часовни, как правило, из крестьян-середняков, пользующихся доверием и уважением. В 1909 году мой отец на сходе крестьян деревень Кургеницы и Лахты был избран старостой часовни. Отец оправдал доверие крестьян. На пожертвования крестьян сделал капитальный ремонт часовни, покрыл крышу часовни железом, это была единственная железная крыша часовни в Заонежье. Обшивка часовни была выкрашена белилами, были выкрашены все полы. На общем сходе крестьян, а также от церквей была вынесена благодарность отцу. В настоящее время этой часовни нет.

Самая большая часовня была в деревне Кургеницы, где в каждое воскресенье и в престольные праздники собирались верующие и, конечно, все дети двух деревень, где школьники-отличники читали на славянском языке отдельные псалмы из Евангелия. Вспоминаю, в течение 5 лет Павлик Привалихин и я по очереди читали псалмы, а верующие временами становились на колени, крестились и кланялись, соприкасаясь лбом пола. Однажды произошел веселый случай, о котором в приходе долго вспоминали. Одна старушка усердно кланялась на коленях и невольно сопроводила свою молитву собственной музыкой, а читающий псалмы Павлик промолвил в это время “Эта ли молитва к Богу не дойдёт”. Сразу же старушка покинула часовню, а дети так смеялись, что богослужение было приостановлено, а староста Федор Екимов ходил по часовне и наводил порядок, то у озорного мальчугана пощупает ухо, или озорную девочку дернет за косичку. Наконец через полчаса староста навёл порядок и Павлик продолжал чтение. В великий пост старушка исповедовалась у священника Русанова и на вопрос “Какие есть ещё грехи?” старушка ответила: “Есть, батюшка, до обеда утром съела горячий гороховый пирожок, который и подвел меня во время молитвы в часовне.”

Известно, что ещё в древние времена установился порядок не кушать до богослужения и этот порядок строго соблюдался, а если кто нарушал, то это считалось большим грехом. Да и при строительстве храмов проявляли заботу о чистоте воздуха и не случайно потолки в храмах делали очень высоко. День освящения часвони происходил в день рождения святого, имя которого дано часовне. Этот день считался праздником всего прихода и священник служил молебен, а затем верующие выходили на улицу, несли иконы и обходили часовню, а священник кропил водой часовню. Так этот день был праздником в деревне.

Надо упомянуть, что на перекрестках дорог ставили кресты простые и с деревянными срубами из бревен и крыли крышу. Таких крестов в Кижском приходе было два - в деревне Кургеницы и на Кижском острове.

А теперь хочу поведать, как происходило освящение новой церкви. Мне, в возрасте 9 лет, пришлось участвовать в освящении церкви в деревне Яндомозеро Великогубской волости. За час до обеда толпа народа собралась у церкви, в это время появился урядник Касьянов П.И. и стражник, они начали наводить порядок. Выстроили всех в две шеренги вдоль дороги у входа в церковь, через полчаса появился архиерей Никанор с сопровождающей его свитой. В это время раздался колокольный звон, звонили во все колокола. Надо упомянуть, что при появлении у церкви архиерея всегда звонили в колокола. Первым зашел в церковь архиерей со свитой, затем урядник и стражник. В церкви урядник и стражник, соблюдая порядок, установили в первых рядах всю знать волости. Богослужение проводил сам архиерей Никанор. Затем состоялся обход церкви и кропление. Надо упомянуть, что особым уважением архиерей пользовался у женщин, а их было не менее 85 процентов, и они считали архиерея святым.

Здесь уместно привести следующие данные. По переписи 1865 года в Олонецкой губернии было 309 церквей, часовен и молитвенных домов - 130, монастырей мужских - 7, женский - 1. Как известно, многим с 1906 по 1926 гг. единственный женский монастырь был Клименицкий, а наши историки поведали нам в сборниках, что это был мужской монастырь. Престольный праздник был Троица, и к этому празднику приходили женщины со всего прихода.

Ходили кижане и в Соловецкий монастырь, как правило, всегда весной, и это путешествие продолжалось две недели. Собирались со всего прихода на Погосте, около 90 процентов из них были пожилые женщины. Вспоминаю, будучи юношей, возвращаясь из монастыря, богомольцы остановились у нас, их пригласила моя мама. Она тоже вместе с ними ходила в монастырь. Что я запомнил из их беседы? Первое, все они приносили по две бутылки воды из озера, которое получило название “святое озеро”, находящееся рядом с Кремлем. Эту воду считали целебной, лечили всякие болезни, брали куриное яйцо, опускали в бутылку, а потом влажным пером мазали больные места. Был ли прок от этого, не знаю! Все богомолки в белых льняных метечках приносили семена соловецкой репы. Эти семена сеяли в Олонецкой, Архангельской, Вятской губерниях. Это была желтая, сладкая, сплюснутая, с тонким корешком репа. Эти семена богомолки меряли чайной ложечкой и продавали, покрывая этим часть расходов путешествия. Приносили иконы Зосимы и Савватия - основателей Соловецкого монастыря и говорили: “Зосима-то ведь нашенский, из Толвуи.” Приносили из монастыря разные расписные чаши для хлебного кваса, ложки и т.д.

Репу в Кижском приходе растили те крестьяне, у которых были лошади. Весной рубили лес ( называли - рубить суки), а через год лес жгли и пахали специальной сохой без присошника, а затем пахали и сеяли, называли - плевать репу. Это, значит, брали в рот семена, немного воды в рот и шли, и плевали, а потом боронили деревянной бороной. Все работы вышеперечисленные выполняли женщины и, как правило, с ними всегда были дети, начиная с 5-6 лет. А осенью тоже женщины с детями убирали репу. Во время убирки репы делали ямы и парили репу, а вечером дети с болью в животе бежали домой. Середняцкие хозяйства выращивали репы от 200 до 300 кг. Из репы делали репный квас, репники с тонкой корочкой и потлще, а для ребят была лакомством, парили репу в глиняных горшках, пекли в русской печи целиком, репа была также кормом для скота. Надо упомянуть, что из репы разные кушанья приготавливали в основном в постные дни - среду, пятницу и во время постов.

Кижский остров

Кижский остров - это уникальное, прекрасное творение природы. Остров имеет особую красоту среди всех многочисленных островов Заонежья. Об этом острове сложены легенды, которые передавались многие столетия от одного поколения к другому и дошли до наших дней. Заонежцы всегда считали, что в легендах есть доля правды…

Одна из древнейших легенд - это в деревне Ямка. Эту легенду знали во всем Заонежье. Суть легенды такова. Молодёжь деревни Ямка в ночь на праздник устроила гуляние (беседу). Бог разгневался, и дом с танцующими провалился. В настоящее время на окраине деревни есть большая яма. Не исключено, что образование этой большой ямы связано с землетрясением или это следы метеоритов. К этому надо добавить, что деревня стала называться Ямка, а также углубление (впадина) у Уемских островов тоже называется Яма, там ежегодно крестьяне деревни Ямка в апреле ловили ершей чапом до Великой Отечественной войны, хотя эта ловушка была в других деревнях, но рыбы они в этой яме не ловили.

Вторая легенда относится к началу ХVIII века. К началу строительства Преображенской церкви. Эту легенду знало всё Заонежье. Суть легенды: лес на церковь вырублен добротный в апреле, а в мае был приплавлен гонкой к берегу деревни Васильево, и якобы предназначалось строить церковь недалеко от берега. А утром гонка леса оказалась на берегу, напротив, где теперь Преображенская церковь. Тогда мастер сказал: “Так Богу угодно!” И на этом месте выстроил Преображенскую церковь.

Третья легенда, которая внесена в многие книги, - это, когда мастер Нестор окончил строить церковь, бросил топор в Онего и сказал: “Не было, нет и не будет такой!” Эта легенда не правдивая. Мне пришлось беседовать со многими крестьянами - коренными долгожителями Кижского прихода и все они, и я лично, считаем, что мастер Нестер не мог выбросить такой топор в Онего.

По переписи населения 1924 года на острове были следущие деревни: Погост, где проживало 23 человека, только обслуживающий персонал церкви, крестьян не было. Было семь домов, из них в трех жил обслуживающий персонал церквей, дом кооперации, дом сельсовета, медпункт дом, который называли “сторожка”, где верующие ожидали обедни, а также пассажиры ожидали парохода. Этот дом стоял у главного входа на кладбище, в доме было две больших отдельных комнаты - мужская и женская. Пароходная пристань была напротив главного входа на кладбище. Две церкви и колокольня были обшиты досками и через три-четыре года красились белилами, их кижане ласково называли “чайками”. Далее на север, на восточном берегу, были следующие деревни: Наволок, проживало 35 человек; Ямка, проживало 75 человек; Бишево и хутор Морозова, проживало 39 человек. На западном берегу - деревня Васильево, проживало 18 человек, Бачурино, проживало 15 человек, деревня Кяжево, проживало 23 человека. Всего на острове проживало 238 человек.

…Начиная с южного мыса и до конца острова была пешеходная дорога, и вся земля почти была пахотная. С юга до ограды Преображенской церкви земля принадлежала церкви. Далее до конца острова принадлежала крестьянам острова и крестьянам деревень на материке - Жарниково, Мальково, Клиново, Оятевщина. Эта земля была ухожена крестьянами многих поколений, о чем нам напоминают живые свидетели - груды камней на середине острова, вдоль всей дороги всего кладбища. Все эти камни были перевезены на дровнях, руками крестьян нагружены и сложены в ограду, а вдоль дороги срыты в заборье. Изгородей на острове почти не было, так как скот держали летом на материке в летних хлевах, а телят и овец на островах. На острове была самая плодородная земля и не случайно заонежане остров называли “Украина”. На острове выращивали прекрасный ячмень, овес, рожь. Кижане говорили, что на острове рожь, что “бабка, то и малёнка” (бабка 10 снопов, малёнка была ржи побольше пуда).

Необходимо рассказать, почему здесь была самая плодородная земля в Заонежье, почему высокий урожай был на острове? Надо упомянуть, что посев яровых культур начинали на 7-10 дней позже, чем на материке, тоже на 7-10 дней. Выскажу свое личное мнение и многих крестьян моего поколения, с которыми мне пришлось вместе жить и работать на протяжении 30 лет. Первое, это сам рельеф острова и отсутствие леса способствовало большому притоку солнечного тепла, чем на материке. Второе, это наличие большого количества мелких камней, особо в низинных местах. В течение дня в солнечную погоду камни нагреваются, а ночью охлаждаются, таким образом, растение в течение суток находится в тепле. А также камни под влиянием солнца, ветра и других факторов разлагаются, что является дополнительным удобрением почвы. На протяжении многих веков плодородная земля Кижского острова кормила свыше пятисот человек …

Кижский остров, по рассказам кижских крестьян-долгожителей, а также и некоторых архивных документов, был безлесен, только по берегам острова рос маленький лиственный лес, ольха, которая молодняком вырубалась крестьянами, живущими на острове. Ива вырубалась звонарями Пяльтиными на вербы. Мне пришлось видеть несколько раз, как звонарь Ананья на вербное воскресенье заготовлял десятки пучков ивы. А на восточном берегу рос вяз, который, как правило, крестьяне не использовали. Хвойного леса, берез, рябины и другого леса не росло.

На Кижском острове было две часовни в деревнях Ямка и Васильево. Надо упомянуть, что часовня в деревне Ямка после Великой Отечественной войны сгорела, а потом была выстроена вторая. Строить две часовни на расстоянии одной версты от церквей, в которых в течение года двери открывались 5-7 раз в год, не было никакой необходимости, тут кижские крестьяне явно перестарались. Кроме этого на острове стоял большой крест, а кругом креста был сруб из бревен.

Звонари Пяльтины

В маленькой деревне Наволок, расположенной всего в пятистах метрах от церквей, жила семья Пяльтиных. Есть все основания считать, что три поколения Пяльтиных были звонарями на Погосте. Можно предполагать, что династия звонарей Пяльтиных уходит в далёкое прошлое, к началу ХVIII века, когда была построена Преображенская церковь. Что мне удалось узнать об этой династии, кратко поведаю.

Звонаря Ананью Ивановича Пяльтина я знал хорошо с детства, до его смерти. Он одновременно, будучи звонарем, собирал сборы во время пасхальных дней, работал на своём хозяйстве и охранял кижский ансамбль. Всегда можно было видеть его на Погосте, занятого делом.

Ананья Иванович был высокого роста, худощав, очень подвижный, говорил очень быстро, в обращении с мирянами был вежлив, всех женщин независимо от возраста называл ласково “молодка”. Особо я запомнил, как виртуозно он собирал сборы в деревнях Кургеницы, Лахта, Евес-Наволок. По установивишимся христианским законам во всех деревнях прихода после Пасхи ходили с иконами по домам. Это назывался “крестный ход”. На руках носили три иконы, в фатере в большом углу иконы ставили в ведра, наполненные овсом. Собиралась вся семья на богослужение, молились Богу, священник с хором учеников пели псалмы, а в конце богослужения все целовали крест в руках у священника. После богослужения зажиточные и середняцкие семьи приглашали священника на чаепитие, где и угощали чарочкой.

Таких остановок за день было четырнадцать. После чаепития Ананья приступал к своим обязанностям. Он одним махом брал три яичка с блюдечка, бережно упаковывал в большую корзину, затем три ведра овса опрокидывал в мешок и относил в крёсла, упаковывал. После этого Ананья беседовал с хозяйкой дома, быстро задавая вопросы. Он спрашивал: “Молодка, держите ли овечек, сеете ли лён, ловите ли рыбку и какую?” и т.д. Получив необходимые сведения от молодки, приступал к делу. Молодка может дать рыбничек, немного шерсти - клубочек, и т.д. Всё это Ананья бережно упаковывает в крёсла. Ананья по конфигурации рыбной корки мог безошибочно определить, из какой рыбы рыбник. Особо бережно Ананья относился к рыбникам из красной рыбы, он такие рыбники прятал в бесединцу на самое дно и бережно закрывал душистым земным сеном. Эти рыбники попадали к столу Ананьи. Ананья всегда напоминал молодке: “Подающая рука не оскудевает”, как сказано в законе божьем. Объехав три деревни и сделав четырнадцать остановок, поздно вечером возвращался на Погост.

Каменные заборы

Мое поколение помнит, что крестьяне Заонежья всегда старались увеличить свои крохотные земельные участки. В древние времена собирали крестьяне с полей камни, которыми щедро наградил Бог, и складывали первое время в заборы. Потом камни стали из заборов выносить на деревянных носилках и складывать в изгороди, которые прозвали “вечные изгороди”. Таким образом увеличивали свои земельные наделы, а покосы расчищали, срубая хворост…

Укажу на тяжелый труд многих поколений моего рода - семьи Богдановых. Это каменная изгородь на протяжении трехсот сажен вокруг урочища “Глинка”. С этой поляны отец снимал урожай ржи до 70 бабок. Кроме этой изгороди была ещё каменная изгородь в трех местах в урочищах “Ямка”.1 Это был гигантский труд не одного поколения. Мне в возрасте 6-18 лет пришлось участвовать в этом тяжелом труде. В эти годы весной и осенью отец брал нас - трёх мальчиков и сестру в возрасте от 5 до 15 лет - и мы в этом урочище помогали отцу складывать изгородь. Отец большие камни складывал в стены, а мы мелкими камнями закрывали середину изгороди. Камни на носилках носили к изгороди, а у больших камней отец разводил огонь, а когда камни нагревались, заливал водой, и камни лопались.

Укажу ещё одно место - это каменный мост, разделяющий деревни Кургеницы и Лахта, сложенный в прошлом столетии крестьянами двух деревень. Этот мост разделяет губу на две части, он выстроен в воде. Мне пришлось видеть такой мост, но большего размера, на Соловках.

Кижские богомольцы на Соловках

Первый раз я услышал о существовании Соловецкого монастыря в 1910 году, когда мне исполнилось 9 лет.

По старинному обычаю ежегодно из Олонецкой, Архангельской и Вологодской губерний весной верующие ходили на паломничество в Соловецкий монастырь. Вот и в тот год моя неграмотная мать, очень религиозная женщина, решила сходить на паломничество. По обычаю в Пасху все желающие идти в монастырь собирались в Преображенской церкви на Погосте после обедни, избирали старшего и в назначенный день, собрав котомки, отправлялись в поход.

Вот и моя мать, договорившись с моей тетей Матрёной, как старшая передала ей хозяйство и ушла с другими верующими, не сказавшись отцу. Это тоже было в обычае - уходили обязательно молча.

Паломники добирались до Соловков, находились там 7-9 дней. На путешествие с дорогами уходило 18-22 дня. Как проводили время в монастыре? Ежедневно посещали заутреню, обедню и вечерню. В остальное время осматривали Кремль, ходили в Савватиево, бывали на о. Анзере и других островах. За это время они много узнавали об истории монастыря, о природе островов, осматривали хозяйство. А хозяйство, по рассказам верующих, было передовое, здесь выращивали разные культуры, которых не было на материке. Монахи, богомольцы и трудники за счет своего хозяйства обеспечивались многими продуктами питания, только хлеб был привозной. У берегов архипелага было изобилие рыбы, особенно селедки, наваги, сёмги, сайды, трески, пикши, зубатки. Соловецкая селёдка и мороженая навага, а также разнообразная соленая рыба зимой в большом количестве вывозилась в Петербург. Крестьяне Олонецкой губернии скупали на побережье ив монастыре рыбу и обычно за зиму делали две поездки в столицу. Особенно ценилась соловецкая селедка и навага, они доставлялись и к царскому столу. Мой дядя Ваня тоже на двух лошадях ездил к Белому морю, покупал по возу селедки и мороженой наваги и возил в Петербург. Кроме этого рыба в огромном количестве поступала зимой на Крещенскую ярмарку в Шуньгу Олонецкой губернии. Оборот ярмарки был более 14 миллионов рублей …

Вспоминаю, когда богомольцы возвратились домой, несколько человек остановились отдохнуть у нас за самоваром. Началась оживленная беседа. Мы - четверо детей - внимательно слушали и рассматривали покупки. Все паломники особенно гордились иконами Зосимы, говорили, что он “нашенский”, из Толвуи он, основатель Соловецкого монастыря. Показывали и другие маленькие иконки, и обязательно - икону Георгия Победоносца. Эти иконки как талисманы зашивали в верхнюю одежду, чтобы святые способствовали во всех делах. Кстати, много позднее, находясь на военной службе на штабном судне “Кречет” Балтийского флота, я получил отпуск. Перед отъездом на службу мама зашила в полу новой шинели иконку Георгия Победоносца, что я обнаружил на судне. Носил я эту шинель до мобилизации, а по отъезде ее у меня отобрали вместе с иконкой.

В большом количестве богомольцы приносили с Соловков нательные крестики, воду из Святого озера (она тоже считалась святой). Водой лечили так: опускали куриное перо в бутылочку, а потом мазали больное место. Вспоминаю, когда я заболел воспалением легких, мама меня лечила этой водой. Не знаю, был ли от этого большой прок, но вреда точно не было …

И ещё все богомольцы приносили из монастыря семена соловецкой репы. Была она необыкновенно вкусная: ароматная, сладкая, с желтой, а иногда розовой окраской. Из монастыря через богомольцев эта репа распространялась по всей Архангельской, Олонецкой и даже Вятской губерниям. Семена упаковывались в монастыре в специальные белоснежные льняные мешочки разных размеров. Часть семян обычно паломники оставляли себе, а часть продавали, отмеряя чайной ложечкой. В середняцких хозяйствах ежегодно снимали урожаи репы по 300-400 кг, из неё пекли репники с коркой разной толщины, делали вкусный квас, парили в горшках. Особо её любили ребята, причем в чужом огороде репа всегда казалась более вкусной. Сам я в чужие репницы не лазал, боялся отцовской тяжелой руки.

Кто спас Кижский ансамбль?

Хочется вспомнить, каким чудом сохранился Кижский ансамбль, кто его спас, кто берег его с 1917 по 1936 годы? С Кижскими церквами я познакомился ещё в юношеские годы, а в возрасте 7 лет участвовал в церковном хоре, как ученик земской школы. С 1928 по 1930 годы я работал председателем Кижского сельсовета и секретарем ячейки РКП (б). Позже, куда бы меня не бросала судьба, я имел связь с родной деревней Лахта и всегда был знаком с заонежскими новостями. Всё это даёт мне право рассказать правдиво, что мне известно об этом ансамбле.

Вспоминаю время с 1907 по 1917 год, что я запомнил. В эти годы при ансамбле была группа 30-40 человек, активная группа верующих, в основном состоящая из крестьян-середняков, входили и торговцы Горбачев Д. и Медведев Е.И., который долгое время был церковным старостой. Церковного старосту избирали на общем собрании прихода. Все вопросы обсуждались и решались по инициативе этой группы на общем собрании прихода. Какие главные вопросы обсуждали? Это текущий ремонт, заготовка дров, охрана церквей и колокольни, а красили белилами через каждые 3-4 года, не случайно кижане ласково называли их “чайками”. Обсуждали и вопросы охраны, здесь уместно сказать, что до 1915 года через Кижи проходил зимний санный тракт, идущий от Белого моря до Петербурга, протяженностью тысячи верст. Надо упомянуть, что большинство работ крестьяне прихода выполняли бесплатно.

А какой теперь штат обслуживающего персонала, точно не знаю, но предполагаю, что больше 20 человек, не считая тех ученых, которые находятся в Москве.

А теперь кратко рассмотрим период с 1917 по 1935 годы. Сколько в это время уничтожено церквей, точно не знаю, но мне известно, что собор в Шуньге был превращен в клуб, часовня в деревне Кургеницы в амбар, а это была самая большая часовня в приходе.

Кто же спас Кижский ансамбль? Можно безошибочно сказать, спасло и оберегало все население прихода и советские местные организации. Мне пришлось беседовать со многими долгожителями прихода, и все они подтверждают эту мысль. Вспоминаю беседу с ныне покойным научным сотрудником Карельского краеведческого музея Мулло И. М., который познакомил меня с письмом Серовой А.В., которая в это время жила в Ленинграде, а родом из деревни Дудниково. Серова А.В. в 1918-1919 годы работала машинисткой Кижского волисполкома, я её хорошо знал. Она в письме спрашивала, в каком состоянии ансамбль и сообщала, что один из районных работников предложил превратить Спасопреображенскую церковь в клуб, но, к счастью, это был “вопиющий глас в пустыне” и не было ни одного человека в приходе, чтобы превратить церковь в клуб.

Велика роль и церковной двадцатки. Горячие головы окрестили её двадцатку “контрреволюционным гнездом”. Вспоминаю, когда я был избран председателем Кижского сельсовета, пришел ко мне член церковной двадцатки и сказал: “Мы решили провести собрание, просим разрешение и приглашаем вас”. В то время церковные двадцатки были обязаны получить разрешение, и собрание проходило при участии сотрудника сельсовета. Я много раз присутствовал на собраниях и убедился, что старики занимаются делом.

Нельзя не вспомнить такой случай, когда я приехал в Кижи, меня встретила группа членов церковной двадцатки. В беседе они сообщили мне, что есть мнение снять обшивку с церквей, мотивируя, что нет вентиляции. Проявляя большую тревогу, они просили меня от имени прихода обратиться в Совет Министров и в Карельский обком КПСС. Я их просьбу выполнил и сам считал, что старики правы. Но потом после этого узнал, что Преображенскую церковь раздели, вопреки всему народу прихода.

После я слышал, что мастер Нестер предусмотрел и была вентиляция, об этом я слышал много раз. Считаю, что старики были правы, в том числе и я такого же мнения.

О роде Рябининых-Андреевых

С семьей Рябининых-Андреевых я впервые познакомился в 1906 году, когда приезжал к ним на праздники два раза в год. Знакомство это продолжалось до 1930 года. В этой семье я часто слышал рассказы о Трофиме Григорьевиче и сыне Иване Трофимовиче. А с Петром Ивановичем я был знаком до его смерти. Здесь же я слышал о заточении Марфы в Толвую.

Мой дядя Ваня сына не имел и считал меня за сына. Он был женат в Западных Гарницах у Гаврилиных, которые в близкой родне с заонежскими сказителями Андреевыми, с семьей Грешниковых в Обельщине и с семьей Максимовых в деревне Моталово Сенногубского прихода. Начиная с пятилетнего возраста и до 18 лет, я два раза в год гостил в этих семьях. Эти семьи выписывали и читали “Олонецкие губернские ведомости”, “Олонецкие епархиальные ведомости”, а из Питера их родные присылали журнал “Нива”. В этих семьях читали и книги, передавали свои познания другим. Это были, можно сказать, “просвещенцы” того времени.

На праздник в этих семьях собиралось от 15 до 25 человек. Среди гостей не было ни одного курителя табака, также я никогда не видел на столах вина. В беседах, как правило, принимали участие все. Всегда разговор шел о мирских делах прихода и волости, делились новостями, полученными из Питера от родственников, вспоминали и прошлое Заонежья.

Что я запомнил о роде сказителей Рябининых-Андреевых, бывая у них на праздниках? Трофим Григорьевич и Иван Трофимович пели свои былины на праздниках в Сенногубском приходе по просьбе крестьян. Также бывая с помолом зерна в дер. Гангозеро Кондопожской волости, куда приезжали на водяную мельницу крестьяне из Сенногубского прихода и Кондопожской волости, пели бесплатно свои былины. Они были уважаемыми людьми в Великогубской волости.

Курильщики и нюхальщики табака

В ХIХ веке в России ещё существовали такие порядки, когда богачи могли откупиться от царской армии, наняв за себя желающего служить. Так было в Заонежье в 1874 году. Богатый купец из деревни Лонгасы Романов Кузьма Федорович нанял за себя крестьянина-бедняка из деревни Лахта Гольянова-Серова Петра Герасимовича, который отслужил за купца 25 лет.

Гольянов-Серов П.Г. участвовал в войне 1877-1878 гг. с Турцией, был в Турции. После войны явился на родину, где жил до последних дней жизни. Гольянов-Серов, находясь в армии, стал курить и приобрёл трубку. Это был первый курильщик в Кижах, за что и был прозван “Пешка-трубка”. Эта кличка за ним сохранялась до смерти. Последние годы жизни он работать не мммог и жил один. Односельчане считали обязанностью кормить его, так как он был одинок и пенсии не получал.

Деда Петра Герасимовича содержали до смерти четыре середняцких хозяйства, в том числе и наше. Вспоминаю, как каждый четвёртый день я относил ему милостыню. Дед Пеша напутствовал меня - не забудь, передай отцу и матери спасибо. много он поведал мне о своих ратных подвигах. Я охотно его слушал. Такова была судьба многих бывших солдат в те времена.

Второй курильщик табака был Лебедев Матвей Петрович из деревни Евес-Наволок Кижского прихода. Я его хорошо знал. Он каждый год шил у нас русские сапоги. Это был лучший сапожник в Великогубской волости. Матвей Петрович участвовал в русско-японской войне 1904-1905 гг. Был ранен в ногу, пуля, потеряв силу, застряла в ноге и долго его мучала, лишь через год сама, без операции, покинула ногу. Матвей Петрович хранил её и показывал мне.

Постепенно увеличивалось число курильщиков в приходе. В 1924 году только в трех деревнях из 42 насчитывалось более 25 курильчиков. Нодо помянуть, что курение табака населением было встречено агрессивно, и курильщики не были в почете, кроме Гольянова-Серова и Лебедева.

В эти же годы появились нюхальщики табака, их было в двух приходах всего два. В Кижском приходе Бачурин Т. из деревни Бачурино и в Сенногубском приходе Чугунов М.В. из деревни Сельга. Надо упомянуть, что это зло не получило распространения, и после смерти этих нюхальщиков не было ни одного. Нюхальщиков страшно не любило население, их называли “вонючими козлами”. Вспоминаю, я с 1926 по 1928 гг. работал избачом в Сенной Губе, когда Чугунов М.В. приходил на партсобрание, а он был кандидатом ВКП (б), то доставал из кармана табакерку, сделанную из бараньего рога ( дно и крышка - из карельской берёзы, на крышке в середине был протянут маленький кожаный ремешок), открывал, нюхал и долго чихал, затем большим кумачным платком обтирался. В это время у нас всегда были открыты дверь и окна. Чугунов все это делал медленно и предвкушал удовольствие. Вот так были встречены курильщики и нюхальщики табака в Заонежье.

Крещенская ярмарка в Шуньге

Когда была первая крещенская ярмарка в Шуньге Повенецкого уезда Олонецкой губернии, установить мне не удалось. Но можно считать, что это произошло в середине ХV века во время царствования Ивана Грозного, во время бурного развития гужевого, санного зимнего тракта от Белого моря до Вологды протяженностью 1200 вёрст.

Последняя крещенская ярмарка в Шуньге была в 1914 году. Мне в возрасте двенадцати лет посчастливилось быть на одной ярмарке с отцом, бывшим боцманом Балтийского флота, прослужившим семь лет на парусном судне, участвовавшим в заграничном плавании до Японии и Китая.

Мой отец и дядя Ваня каждую зиму на двух лошадях ездили два раза к Белому морю за рыбой и один раз в Петербург тоже везли рыбу, а обратно везли в Заонежье разные грузы. Мой отец в 1914 г. решил взять меня на ярмарку, сказав: “Будешь управлять второй лошадью”. Я был очень рад, а мои братья Тимофей и Александр завидовали мне. Что я узнал? До начала ярмарки местные власти провели большую подготовительную работу. Вспоминаю, когда мы приехали в Шуньгу, вся подготовительная работа была окончена, сделаны балаганчики легкого типа, временные столы для товаров, харчевня, очищены от снега беговые дорожки, подготовлена карусель и площадка для выступлений артистов.

Отец решил в первый день ярмарки осмотреть её. Целый день мы осматривали, отец рассказывал, откуда привезены товары, здесь же в харчевне мы пообедали, пили горячий индийский чай из кипящего тульского медного самовара и закусили ароматным ситным, спеченным в русской печке из первача и крупчатки. Отец дал мне 10 копеек и прокатил на карусели. Я смотрел цирковые представления, осмотрели мы и беговые дорожки, и я прокатился на оленьих нартах, что запомнил на всю жизнь. Что характерно, здесь была толпа цыган, кто менял лошадей, кто покупал, кто смотрел на бег лошадей и оленей. А цыганки ходили по всему базару и гадали, говорили “позолоти ручку”, приговаривали “дай ручку, погадаю и скажу всю правду”, напоминали “подающего рука не оскудевает”. Цыгане-подростки плясали и пели, а потом снимали шапку и обходили круг, собирая деньги. Цыганки собирали и продукты - особенно чай. В общем цыгане всей семьёй активно действовали на базаре. Ещё одна особенность была в том, что на ярмарке были представители многих национальностей и народностей, а в общении и разговорах понимали друг друга. Большинство было русских, но были и карелы, вепсы, лопари и другие.

Жатва

Жатва была, жали … Когда походили жать, тогда крестили глаза, садились на скамеечку дома в кухне и благословясь походили, а когда приходили на поляну, тогда старшая, свекрова хоть там скажет:“ Рай-рай-рай и полянка в край, железная снасть на тебя пришла!” Вот такие слова говорили и начинали жать. Перьвую пясть домой приносили и хлыстали по стенам. Это потому приносили, что не было бы клопов и тараканов. Этой первой пястью ржи хлыстали по стенам, кругом, как солнышко ходит.

Жали все, полянья-то все рядом, перед друг другом жали, чтобы не отстать друг от друга, ой, там уже по два снопа, а у нас ещё один, ой, у золовки-то там сноп, а у меня ещё не целой! Когда уж выжнем, тогда был отжин. У кого были взяты жнеи чужие, скали пироги дома, уже жнеи на поляны, а пироги уже дома скут. А когда у кого ещё много жатья, кто дожинал, дак приходили, звали жней, вот приходили к нам: “Сватья, отпусти ты баб пожать, чтобы нам отжин сделать скорее, рожь надо дожать!” Ну а свекрова говорит: “Нет, нет, бабы устали, не могут”. А я вот говорила: “Маменька, я не устала, спусти меня!” “Да иди-иди!” Это там такой день! Там перед друг другом, это был такой день жаркий, все старались, что поляна дожать надо, что жнеи взяты специально, что дожать. Вот когда дожинали, тогда приходили домой к хозяевам, у хозяев пироги насканы с сыром с сухим, вот этот творог сушеный, с этым творогом пироги все скали. Угощенья когда кончали, тогда хозяева давали всем жнеям по рублю, деньги - расчет. Вот с этым рублем приходила я домой и подавала свекровы рубль этот: “Маменька, возьми рубель”. Она мне отвечала: “Поедешь в церковь - поставишь свечку! Денег я не возьму.”

Выгон скота

Стояла в воротах там свекрова или мама, стояли в воротах со свечечкой зажганной, свечечка церковная, и вот благословляли и говорили: “Коровушки-матушки, в лесях днюйте, а дома ночуйте!” “Господи благослови!”- скажут и перекрестятся взади. Как скотинушка последняя выйдет со двора, всё крестили.

Сев

Сев… тоже крестились, кланялись в землю. И садились на скамеечку и походили все благословясь, вся семья … Кто не на работы там, всех собирали, что идите домой, поезжают сеять. В день сева была такая примета: ничего никому не давать. Мало ли чего придут просить, занимать. Ничего не давали, и вся деревня знала, редко кто не знал этой приметы. И в жатву, и в сенокос, когда поезжают под извоз, была такая примета. Вот тоже никогда не давали никому ничего.

Часовня в Кургеницах

Там в Кижах Спасова церква и Покров Пресвятая Богородица, а в Кургеницах - часовня, большая часовня, хорошая была, имени она Поясу Пресвятой Богородицы и Рождеству Богородицы. Вот два праздника было, в Кургеницах праздновали. Священник приезжал, служба была. Да как приезжал. Ездят мужчины пожилые за ним. На Рождество съездят на лошади, а осенью в праздник съездят на лодке. Священник сослужит службу, а потом ходит по домам служить, батюшку водят под ручку: “ Батюшка, к нам, батюшка, к нам!” Вот так. Священник молебен служит дома, дома зажигают свечку у иконы. В квартирах деревенских батюшка служит.

А так каждое воскресенье в часовню ходили, женщина одна держала ключ, девушек брали часовню мыть. Была колокольня, колокола хорошие были, после Паски целую неделю звонили в колокола, часовня закрыта, а колокольня-то не закрыта, вот и звонили всё. Ой, как звонят-то, как приятно, когда звонят в часовне, да колокола-то какие хорошие да всякыми разнымы бендебрюшками такымы:“ Бах-бах-бауа!” Хоть пляши под этот колокол, такие были колокола хороши! Там в часовне в этой держали купель, такая купель на ножках, в ней крестили детей. Крестил священник. Едут за священником, надо ехать в Кижи, священника в деревне ведь не было. Съездят в Кижи за священником.

Беседы и игрища

Тогда девушек много было да парнев много. На одну бесёду не помещались. В Кургеницах дом занимали у Орехова Матьвея и в Лахты у Кузьмы. Тожа бедняк быу, дак оны держали бесёды, а им платили. В избе Козьмы Кочанова печка была чёрна, дак сидели старик и старуха на печке, обои оны в саже. Парни и девушки соберутся около семи часов - восьми и всё там живут, в кадрель ходят да в танцы. Дак уж до 11, до 12 часов … Девушки, тогда ашо танцев не было, всё кадрели. Вот соберутся, их пар 6, 4, вот и ходят. Танцуют. Танцевали ланцы. А шестёрку тоже, да я уж и забыла. Теперь уж всё забыто. Ничего не помнишь. Платили за бесёду … Они не брали деньгамы, а брали как? Вот кто масла принесёт, кто муки принесёт - вот чего брали оны. В игры всякие играли. Играли всяки.

Весна придёт, мячком играли. Вот соберутся парни, девушки и вот мечком играли. Там на середины деревни быу крест большой, так вот около этого креста и играли Мечок такой резиновый быу. А потом шили мячки. Эдакие - из тряпок набивали, и такима играли. И тут хоровод делали. И девушки встанут, за ручки захватятся, кругом вертятся, сделают там как свадьбу. Оденутся как? Сарафаны, тогда не были этых юбок, сарафаны, передник, кофта. А на головы платок. Как тёпло, дак у кого коса хорошая, без платка.

Крестьянское хозяйство

Вместях-то жили, дак хорошо. Было хозяйство хорошее, пока не было разделённости, я как девушкой была. А как разделились оны - по три коровы досталось, по лошади. Я недалёко от Кургениц вышла замуж (смеётся). В самы Кургеницы. Отец мой - Матвей Михайлович Горин. А я тоже была Горина. А замуж вышла – Дехтярёва была. Замуж вышла, там 6 коров было, 3 лошади было. Одна лошадь выезжалая, вот на той лошади только ездили, молодая такая была. И 6 коров, овец много держали. По двенадцати держали, по десять держали овец. А девушка как замуж выдет, дак в придано давали корову.

Да и замуж вышла, там ишо через сени горница была. Фатера отдельно, а через колидор горница. Амбар был, а мельница была делёко, за 15 километров. Насушат ржи и вот потом туда и везут. Там смелют и домой муку везут. А это Усь-Яндома называлась деревня. Там была мельница большая да и большая река. А толокно делали: напарят овса, а потом выпарят, в печку положат, высушат. И тоже на мельницу, вот толокно делали. Овсяну муку на блины. Хранили, там были лори такие деревянны, открывают крышку да туда высыплют. вот оттуда и ... носят муку. Байна была только печка не бела, а черная. Каменка называлась. Дак и мылись.

Деревня

В Кургеницах сколько двуэтажных было домов? У Титовых двуэтажный, у Екимовых двуэтажный быу, а больше нету ни у кого. Всё остальные одноэтажны делали дома. Лавки держали Титовы и Филины. У Филина дом одноэтажный, но дом богатый был, большой. Фатерья большие, да горница, да через сени ашо. Титовы ... потом новый дом сделали, тоже двуетажный. У него было 6 сыновей. Сам седьмой да две дочки. Дак оны жили очень хорошо. Дом был двухетажный, и всё у них кругом было выделано: колодец сделанный был, от берега недалёко. Деревня большая была да красива деревня была! А зимой – праздник Рожество, дак все сбирались в Кургеницы. Вот парни, девушки наряжоныма ходили, катались на лошадях, приедут и живут дви недели. А их дви недели угощают и кормят. И лошади стоят во двори, там хозяин их кормит, а парни гуляют. А днём катаются, а потом наряжоныма ходили. Сделают невесту такую, ленту привяжут и песни поют. С музыкой, глаза закрыты – узнавайтя! Кто узнае, а хто и не узнае.

Да, и я девушкой была, дак тоже ходила наряжоныма. Госей берут, девушек, вот если я девушка, дак чтоб девушек познакомить, берут в гости. Держат неделю, а то и больше. У меня с Сенные Губы было дви сестры, ездили ко мне в гости, и две недели жили.

Была часовня в Кургеницах, хороша была! И колокольня была хороша, когда Паска, так всю неделю звонят. Неделю целу звонят. Часовня была на середины деревни, место очень красивое и дубровка! И вот в воскресенье сбираются тут. Очень красива деревня была. А теперь не похожа и на деревню. А тоугда Курьгеницы всем нравились. Праздники: один – Рожество, Паска да ещё Поес Богородицы быу, ну и разнова, ляй ...

Пища

Пироги пекли белы, потом налетушки с чернаго теста … Такия круглы, сверьху начинку делали с картошки. Потом сметану кладут, спекут, намажут маслом. Бела пекли только по праздникам, когда с рисом пироги, с горохом, со пшеной. На неделе не пекли. Калитки пекли эдаки … пшеной начинают … туды картошкой, вот таки калитки. Калитки кажно воскресенье пекли да на неделе ищо спекут. А на праздник назывался рядовик. Белы блины такие толсты пекли, намажут, сыром насыплют и потом эдак режут, как гости придут. Стопкой блины кладовают. А руськи печки были, если что в печку кладовают греть … А печку топят, она до вечера печка…

Загусту делали из черной муки. Загусту делали, а ели простоквашу, да в простоквашу кладут брусники, да песочку. Она густая, да как ложкой возьмёшь, а вся, ляй, туда и спустишь. Скот держали, так не то, что на праздник, в воскресенье делали колюбаки. С чернаго теста колюбаки делали. Нарежут эдак кусочкамы, вымоют не в одной воды, потом обтекётся, и вот в черной муки кисло тесто делают, и колюбаки пекут. Четыре угоука. Здесь завернешь, здесь защиплешь. А хороши колюбаки! Вкусны. Лучше, чем тушенка. Она ведь там в своём соку пекётся. А как разрежешь, такой запах хорошай пойдёт! И рыбники пекли. Рыбники тыи продолговасты. Мякушки пекли. Хлебцы мы ведь пекли, не покупали. Хлеб пекли. Колубы пекли. Не называли лепёшкамы, а колубы. Из житной муки пекли, житна да бела мука смешаешь да на простокваше. Месят да на сковороды пекут. Ещё уху варили, суп варили, дак налимы хороши! Раньше рыбу не жарили. Жарили уж это перед войной. Ряпушку, сиги стали жарить. Раньше ряпушку на зиму солили в бочки. Потом из бочки доставают, когда рыбники пякут.

Грибы собирали в лесу. Но их не солили, только сушили. Грибной суп варили. А грибов не солили. Если скотину забивали, мясо солили и вялили. На стенку набьют гвоздей да повесят, а потом сетку кладовают, чтобы птицы не клевали. Вот оно и вялится. А вялено мясо ащо лучше, токо доуго вариться. Печки руськи были, дак в печку кладут да там и выпарится. На лето вялили. Когда косишь, дак это вяленое мясо и варят.

За столом

Ой, скатерётки кладовали … самы ткали, как кушать садятся - и скатерётка. Неделю кушают, а потом снимают, чисту кладовают. Вот. Дома все кушали вместях за одным столом. С обчей тарелки ели … У самовара золовка сидела, чай наливала. А я как девушкой была, дак я наливала. Чашки чайные хранили … чайны были шкапы. Деревянный такой шкап, и там и чашки, и тарелки да ложки, да вилки. Теперь у кажнага тарелка, это у нас обчея … Вот на середины стола начерпають и ложкамы доставают и едят. Не было тарелок отдельно.

Масленица

Масленицу ... мало справляли. Масленица - стряпают да едят, да. На конях катались. Деревня большая, площадь слободна, туды из Кургениц и до Лахты через озеро и потом обратно. Вот и Масленица ...

Венчание

Венчалась в Кижах, на этом острову венчалась. А не помню, в которой церквы. Мни 21 год был, 22-ой пошел. Вясной я выходила, около Троицы. Зимой-то свадьбы лучше делать, чем весной. Ехали туда на лодках. Венчал Русанов, кажется, фамилия.

Отец

Окончил в Петрозаводске Духовную семинарию и сразу был направлен в Кижи. Служить в церкви Кижской. До двадцать девятого года (1929 г.) он служил. Церковь работала, потому что крестьяне съездили к Калинину Михаилу Ивановичу с просьбой, чтобы церковь не закрывали. Поэтому служба продолжалась. Потом отца отправили на лесозаготовки, одного. Ключи от церкви он передал в сельский совет. Очень жаль, что он не взял с них расписку и не сделал описи, в которой указал бы ценности этой церкви. В церкви были серебряные позолоченные чаши, кресты позолоченные серебряные, небольшие чашки для причастия, паникадило было серебряное. Много икон было в серебряных ризах, но точно я всего, конечно не знаю. Отец не доехал до лесозаготовок, заболел воспалением легких, и в Медвежке его уложили в больницу. Там в это время работал мой брат, его сын Николай. Когда он с больницы выписался, пожил немного у Николая, а потом переехал в Петрозаводск. Мама осталась в Кижах, в старом своем доме. Был это январь месяц, колхозники отобрали дом и стали пилить на дрова. Маму выселили в деревню Мальково. Перевез ее крестьянин Маркелов Иван. Она была одна до пароходного движения. Когда вскрылось озеро, Петр — это сын, мой старший брат, съездил и привез маму в Петрозаводск.

Семья

Восемь человек ребят было, 2 коровы, лошадь. Всё заготовляли летом. Например, уезжали парни, у меня ведь 5 братьев было, на сенокос, отцу выделено было место в Копаницах, там за Сычами ... Здесь, на острове, нечего косить.

Тут поля. Вот только напротив-то был Поповский остров. Там мы ставили сено тоже, ставили. Так это на первое вот время, на начало зимы. Пока не замёрзнет дорога. А потом туда ездили, в Копаницы, сено возили. А кто косил? Сами косили.

Праздники в кижских церквах

Пока церковь работала, по праздникам, по большим ходило очень много народу. Добираться до церкви летом надо было на лодках, а зимой — на лошадях, в распуту — меньше было. Но вот в такие праздники, как Крещенье, люди купались, на озере была сделана большая прорубь - йордан. На йордан ходили с крестным ходом в Крещенье. Прям в озере делали. Обкладывали досками, большую прорубь делали тут у пристани сразу. И там всегда были купающиеся. Меньше 5 человек не бывало. Дмитрия Степановича Богданова мать всегда купалась. Как только три раза опустит крест священник, они поют: “Крещайтеся тебе, господи, тройческая явися поклонение, и дух в виде Голубени”. И тут иногда раньше голубей пускают. Три раза окунают крест. И сразу прыгают. Бабы, старухи эти... у всех привязаны кушаки. Длинные, большие такие пояса. Прыгали, их на кушаках держали, а потом быстро выскакивали, ноги в валенки и бегом в сторожку переодеваться. Ой, я всё боялась, бывало, маленькая, ведь стоишь тут, ой, как они туда – бух!

Второй день Пасхи ходили с крестным ходом по Кижскому острову. На Нарьину гору. Там служили молебен. Вот это я помню. Приходили мужики из деревень, забирали хоругви, иконы забирали и несли туда. Весь народ туда с церкви шел. Прямо после обедни. Там часовенка-то стояла.

Самый главный праздник Преображенской церкви — это Спасу Преображение. Он празднуется 19-го августа. Народу очень много всегда было. Приезжали с Петрозаводска, даже архиерей приезжал служить службу. Его встречали с колокольным звоном, только покажется пароход из-за Керкострова. С большого собора из Петрозаводска приезжали, значит, он с целой свитой приезжал: там дьякона с собой брал и других там помощников архиерея. Была торжественная служба. Народ весь гулял в этот день на погосте. У нас в доме были в трех помещениях накрыты столы. Любой человек приходил, всех кормили и поили в этот день.

Преображенская церковь работала по времени: с Пасхальной ночи и до Покрова. Эта церковь считалась летней, в ней не было ни печей, ни отопления никакого. В Пасху служба вся переходила в Преображенскую церковь из Покровской церкви. И лето все до 14 октября служба была в Преображенской церкви. На зиму переходили уже в Покровскую.

Ивановская ночь

У нас обычно праздновалась Ивановская ночь. Между Васильевым и Погостом есть луг, низкое место и ровное. Всю ночь там гуляли. “Кадриль” плясали и костры разводили. Веночки плели, светлячков искали, огоньки белые светящиеся, - вот всё было это под Иванов день. Да комедили в эту ночь. Ворота мазали дёгтем девкам, которые гуляли нечестно. В общем осрамляли девок.

Гриша Реченский

Гармонист у нас был один на всю волость. Это Гриша Реченский, я не помню как его фамилия, а Реченский, так как на Речке, там есть деревня Речка, знаете. Еще сейчас жена его жива — Александра Степановна. Но он-то умер. Он хороший был, по тем временам он был хороший самоучка-гармонист. Его приглашали на домашние вечера, когда собиралась молодежь, все учителя собирались и студенты, которые учились в Петрозаводске, и на лето в Кижи приезжали.

Выгон скота

Егорьев день отмечался, когда кончалась зимняя стойловая пора и выпускали коров на волю. Тут мы все ребята бегали около хлевов с колокольчиками на шее. Время-то еще холодное, это празднуется шестого мая по-новому, травы-то нет, выпускать-то надолго нельзя было скот, вот выпускали их просто проветритьсТам мы ставили сено тоже, ставили. Как они прыгали! Как они радуются, что они выбрались из этого тесного помещения! Этим и кончалось. Потом молебен служили, благословляли. Иногда отца приглашали и в другие деревни. А в своей-то деревне он святой водой кропил коров и хлевы кропил святой водой.

Гражданская война в Кижах

Во время Гражданской войны однажды обстреливали весь погост. Военный корабль стоял около Кузнецов и стрелял прямо по погосту. Наш это Красной Армии корабль, потому что накануне были белые на погосте. Обстреливали, чтобы узнать, есть ли тут белые или нет, а белые уже накануне удрали к себе восвояси. Однако, около сорока снарядов было выпущено по погосту. Один из снарядов попал в церковь Преображенскую, в купол. С левой стороны купол был разбит. Сразу отец позаботился о том, чтоб отремонтировать этот купол. И ремонтировал его из деревни Мальково крестьянин. В Гражданскую войну наш остров был как передовая позиция. Причем нас возили туды-сюды в разные деревни. Красные придут, нас увезут в Подъельник, белые - увезут в Подъельник. Далеко нас увозили - в Подъельник! Смешная была война! Красные придут, у них не было ни красного флага, ничего, придут к маме просить тряпку какую-нибудь. У нее был фартук большой красный, повесят на колокольню — здесь красные. Красные побудут, побудут, опять белые наступают, тогда нас везут в Середку, потому что мы все были мал-мала меньше у отца, детей-то полно. Утихнет когда всё — опять мы домой.

Приезд И.Э. Грабаря.

Помню, я была еще девочкой, к нам приезжал, отец говорил, очень знаменитый человек, архитектор и художник. Он работал тогда в Москве в художественно-архитектурном институте, на кафедре архитектуры. Вот он приезжал, неоднократно приезжал летом со своими студентами. Их очень заинтересовала церковь наша и постройки. Наш дом, например, он говорил, одна сторона - поздней архитектуры, а другая сторона - ранней, крыша на два ската. Всё они это рисовали. “Михаил Алексаныч, - отцу он говорил,- собор ваш будет поставлен на государственную охрану и надо его под стеклянный колпак поставить!” Вот прямо так и сказал. Я слышала это своими ушами. Действительно после его слов, когда он снова вернулся, было вывешено охранное свидетельство на дверях церкви. Мы ведь тогда и не ценили природу - ту, которая окружала нас. Ведь это было настолько всё естественно, мы родились при этом, при всей этой красоте, и ведь только при советской власти люди стали такие появляться, как Грабарь, заезжали и с отцом беседовали. Отец очень-очень заботливо охранял церковь. Он присматривал за каждой досочкой, дранкой-то, которой покрыты были купола. Это дранкой называлась черепица деревянная, по-нашему, по-крестьянски.

Знакомство с П.И.Андреевым-Рябининым

“Ну, как сказать, ходила я с одним парнем два года, а этот все присматривал, сосед-то. Ну вот, он идёт мимо, как раз мой дом на краю деревни стоял, и всё всегда с песнями, песни поёт. Я-то думаю: «Зачем это я Петра-то не люблю? Ведь он какой песенник! Господи, зря я этого парня-то мучаю» (Смеется) А он говорит: «Я тебя будил! Тебя будил, чтобы ты слышала, что мой голос». Вот влюблён был до чего. А с другим парнем: «Не пойдёшь ты за Павлуху, нет, нет, нет!» — сколько раз говорил. Сватать пришла сестра его Оля: «Вот, давай, давай, с этой деревни да ему люба, такая работящая девка!» Праздник был вот, Ильин день, она так и так уговаривает: «Шура, давай договариваться будем, и бросай своего кавалера, а давай выходи за моего брата». Пётр к празднику пришёл да и мы к сестре пошли в Сенну Губу. В Сенной Губы были. Там посидели с им и пошли, значит, в Гарницы. Он меня и не отпустил больше. Вот так. Свадьбу назначили десятого августа.1 Свадьба в рабочее-то время была. Ну, свадьба была хорошая, правда. Приехали из Петрозаводска, народу много было. Последний венец наш был. Я говорю: «Неужели мы пойдём венчаться?», а он говорит: «Давай, пойдём, пойдём, ещё венчают, да!” После нас никто не венчался. У меня было такое шёлковое малиновое платье. Такой красивый цвет: блеск подаёт, то светло, то нет, цвет то такой, то другой, интересно. Таких не было ни у кого платьев. А на голове была сетка жемчужная. Были бусы, в ушах были кольца. У меня мама торговала. Она жила в Ленинграде, там покупала, торговала этими бусами, кольцами. А Пётр – у него серый костюм, серый пинжак был, а брюки чёрные были. Не было костюма у него, а пинжак был хороший. Ну, вот так и поженились. Корову мать дала мне в приданое, овцу дала. Ну, в своей деревне, дак перенашивали, пять сундуков было имущества. Сколько было наткано у матери, ой! И последний наш венец был. Никто больше не венчался.”

Семья Андреевых-Рябининых

“Поехали мы со свёкром, у нас были сети поставлены в Онежском озере. Много сетей было поставлено. Ну, вот. «Вроде тихая погода. Давайте, поедем, Шура, садись, ты в верхна, а Пётр в нижна, а я на кормы буду сидеть». Поехали. До того мы рыбы наловили, до того нам напопадало, что полная лодка-то, рыбе места нет! Куда нам деть, ведь тепло? Куда с рыбой? «Поедемте в город!». Поехали на вёслах. Я в верхних, Петр в нижних, а он на кормы сидел — свёкор. К вечеру приехали, тихо было, погода хорошая была. Пристали. Ой, как народ набежал за рыбой, за этой! И сиги, и окуни, и щуки! Дак свёкор лишнее-то отдавал, свекор на 2 кг третий так давал, только б избавиться от рыбы. Ну, граждане тут понабрали!

Рыбаки они были хорошие! Это перед войной было. Ой, столько было рыбы! Он однажды пришел, так я ужаснулась — куда деть такую рыбу! Щука. Пётр-то высокой ростом был. Дак голова на плече, а хвост в ногах, такую заколол. Острогой заколол. Такую рыбину разве так поймаешь! Он как шагнул в дом, я говорю: «Ты с ума сошёл!» Такую рыбину волочил, что не знаю, сколько и килограмм!

Дом у нас был большой двухэтажный. Ой, работали, мучались! Две лошади держали. Три коровы было. Во дворе овцы были, двенадцать штук овец. Да потом я ещё корову привела от матери. Кур полно было. Управлялись, ой, как управлялись! Утром встанем в пять часов и вот косить! На пожню вместе ходили. У нас были на полях всё каменные огородья кругом, не с дерева, не с жердей, а каменные, дедки-то были такие работящие, старики-то!”

Сказывание былин

“Слышала былины, много раз слышала. Свёкор всё сидел, сетки вязал, да и пел. А потом стал петь Пётр. Он пятигодовый как-то стал петь. Отец его особо и не учил, сам он, у него какое-то настроение у самого было. А потом так стал петь, что его стали вызывать в Ленинград. Нам репродуктор привёз слушать. Он в Москве поёт, а мы дома слышим. Это такой чёрный круг был, а мы сидели - слушали. Так хорошо было слышно! По три часа пел сразу. И не останавливался, всё пел, пел, пел. Там выступал, а нам привозил подарки. Ему был патефон подарён, всю войну берегла. Часы именные ему были даны. Тут что-то с хлебом было, вот он хлеба привёз, в деревне не было сыру, дак он брус сыру привёз для гостей и нам, все за стол, деревенских соседей-то угощали. Приезжал к нам сказитель Коргуев в Гарницы. Конашков в Гарницах бывал. Но они как-то не так пели, как наши. Наши: и Петр, и отец его, Иван Герасимович, как-то интереснее пели. Я Ивана Герасимовича помню хорошо. Хороший был мужик. Ай, какой хороший мужик был! Он в Петербурге жил, там работал. Вот помню, что в Колпино, а вот кем работал, не помню я. У меня отец тоже в Колпино столяром был. Как Иван Герасимович помер? Поехал на биржу с Петром, зима была плохая-плохая, ну они в землянках спали. Он там простыл, наверное, в землянках-то. Они приехали домой, и он заболел. У него воспаление лёгких было. Он мне всё наказывал: «Шура, вспоминай свёкра, меня” Ведь человек хороший был! Поболел, поболел, а воспаление лёгких как-то не вылечили. Дома был, не в больнице. А похоронили его в Сенной Губе возле церкви.”

Любимые занятия П.И.Андреева-Рябинина

“На лодке ездить. Мы маяки ещё зажигали. Работали, маяки зажигали, напротив нашей деревни, там Леликово есть, пароход мимо ходил, другой маяк – напротив Лонгасов. Едем, сначала зажигаем огни на одном, а потом на другом. Когда тихо, он едет один. А когда ветер, дак уж вдвоём приходится ехать-то, зажигать фонари. Иногда там и ночевали. Домик был поставлен. Фонари стояли. Два фонаря. Как он любил на лодке ездить, ой! Песни, как поедет, песни на всё озеро слышно! Голос сильный, голос хороший у него. Любили песни-то петь! И я любила, а вот как сына-то убили, да муж умер, так я это всё забросила. Сын погиб в 1944 году, ему ещё 18 лет не было. Сон видела перед этим: крышу сорвало, а стены остались.”

Вороной конь

“Утром встанем в пять часов и вот косить, потому что две лошади да три коровы. Две лошади держали, коня ростили, вот вырастили такого вороного коня большого. Ой, конь какой хороший был! Он меня таскал, таскал, как поеду на нём, вспомню. Как-то свекрова стряпала, а ерши-то крупны такие, дак она напарила ершей в печке, крупных, с икрой, говорит: «Свези Петру на поля». Ну, я: «Ладно, поеду». Поехала, корзинку на руку одела, сама верхом села. Конь увидел: дровни лежали в поле, да на дровнях шишка сена лежит, он как этой шишки испугался, как понёс леший, как понёс! Я висела, висела, эти все ерши потеряла, корзина упала, ноги запутались, остановился, поехали домой обратно. Бабке сказала, свекровы: «Знаешь, мамаша, как хочешь, а тут все у меня ерши в поляны улетели, горшок с ершами с крупными с этимы!» «Ну, ладно, - говорит, - накладём другой». Такой конь боязливый, сумасшедший такой конь! Бывало, с Петром мы поедем в Петрозаводск, только держись! Поедем в Петрозаводск на этом коне, а Петра как раз в Ленинград требовали. Зимой. Приехали мы к Абрамовскому мосту. Как сумасшедший конь несётся, большущий, здоровый, отхожен был. Шёл батюшка по мосту по Абрамовскому, он как-то зацепился, мы ехали на дровнях-то, батюшку зацепили и потащили. Ой! Конь метра два, наверное, тащил его, и упал батюшка на мосту на Абрамовском. Как сумасшедший конь был, дак мешок одевали на глаза, натягивали, чтоб он не видел и не пугался кого-нибудь. Ну, а как я поеду с города на этом коне? Пётр говорит: «Ну, ладно, есть соседи там, ты на соседскую лошадь сядь, а эту дай Егору Буёву». Егор рядом жил в деревне. Ну, Пётр уехал, я его проводила, сбегала, с Егором договорилась. «Ладно, давай, через озеро-то переедешь, а потом, может, получше будет». Ну и поехали, конь как понёс, леший! Егор вперёд ехал, я-то вслед, он как-то захватил моего-то коня: «Давай-ка, переходи на моего коня». Как с города Пётр приехал, я ему говорю: «Я больше не поеду с тобой, нет, нет, нет! Поезжай и сам садись на коня, а то ты в Ленинград поехал на поезде, а я тут с конём досадилась!» А всё ж любила ездить на коне этом! А потом в колхоз сдали, ай, до чего был доведён! Ой, мы плакали всё! С Петром всё плакали.”

Война. Эвакуация из Гарниц

“Мне деверь сказал вот, Степан Иванович. «Шура, - говорит, ­- только не оставайся, Петруха, - говорит, - коммунист, не оставайся. А то могут надругаться чего-нибудь над ребятами, над тобой. Только не оставайся!» Я этих слов запомнила на всю жизнь, чтобы не остаться под финном. А Петр всё на передовой был, в окопах. Дак его выкинуло с окопов, а потом тут немножко затронуло. Контуженный приехал. Недолго и пожил. Быстро свернулся. С ног да в гроб.

Эвакуировались, до Киж доехали, напротив Зубовых самолёт налетел и стал бомбить нас, нашу баржу-то. А пароход взял да отцепил, бросил баржу эту, ушёл пароход. Вот, баржа качается - ходит тут меж деревнями. Ну, вот, значит, у меня ребят шестеро, у меня верёвки нету, все ребят привязывают к себе, что бомбят, баржа-то потечёт, ведь мы потонем все. А у меня верёвки не хватит, ребят шестеро, сама седьмая. А Володя, старший, захватился за меня и сказал: “Мама, утонем, дак все уж вместе, в куче, если уж не придёт помощь какая-нибудь”. Самолет по ту сторону и по другу спустил, а в баржу-то не попало. И вот глядим, часа два, наверно, прошло или как, пароход пришёл и нас потянул. Так и спаслись, только вот напугались все, народ-то, Господи!”

Приезд Сталина в Кижи

Вот я что помню, Господи, вот, наверное, летом, около 33-го года, как Беломорканал открыли... Белые светлые ночи, в городе их так не замечаешь... Гуляли мы с этым Лёшкой Русиновым, которого сейчас живого нету, он помер. Смотрим – идёт пароход...“Анохин”. И без гудков, безо всего, так тихо подошел. Было это около, ну, около 12. Часов у нас нет. Ни одной живой души не было, кроме нас двоих, все спали. У Русинова шлюпка была. Мы там ковырялись, под паруса назавтра готовили. Ну, прибежали на пристань. Так швартовы надо принять? Мы вот приняли, трап приняли. Ну, выходят оттуда... Выходят... трое вышло... Сперва вышли кто? Охранники, наверное, в гражданской форме. По-теперешнему, это охрана. Человек около десятка тут выходило. Из команды парохода никто на берег не выходил. Капитан как на мостике был, так и стоял там. И больше никого. Потом-то их трое. Потом-то мы узнали, что это Сталин, Ворошилов и Киров. Вот. Ну, такие невысокого росту, на один манер, как косой срезанные. Мы головами, как говорится, крутили, если б знали, так мы получше запомнили бы, конечно. Но мы-то не знали. “Ну, как нам в церковь попасть?”– спрашивают. Тогда в церкви богослужение ещё было, потому что поп был. При церкви сторож был. Сторож такой был матюгальник... крепкий. Егор. Мы его всё звали Ужоткин, Ужоткин, а так ему фамилия Серов. В сторожке была вроде приезжая комната, пароходы когда ждали пассажирские. А там у него своя каморочка была, он там сторожем был и звонарь к тому же ещё.

– А ключ у кого?– спрашивают.
– Вот, наверное, у дяди Егора.

Постучались. Раньше мы так со стариком развлекались: к его окну подбежишь и скребёшься, вроде как покойники его пугают. И сейчас постучали. Он оттуда... он оттуда с матом: “ Э- э...” Те сразу ему: “Папаша, тихо!” Он глянул и сразу замолчал. “А у меня, – говорит, – ключей нет, ключи, – говорит, – у батюшки, у отца Алексея.” Ну, он нас: “Лёшка, давайте, бегите за ключами, батюшку позовите!” Мы туда побежали, а там до Наволока, где батюшка жил, не так уж далеко. Вот мы пришли. А там попадья трясётся, уже нам открыли дверь, она трясётся, а в то время знаете, как все тряслись. Ну, батюшка пришел. Мы тоже туда ...Нас оттуда – “цык”. “Куда?” – и не пустили нас больше. Но сколько они там пробыли, время не засекали, не знаю. Они только в большой церкви были, в Спасовской. А в Покровскую не заходили, Покровская их не интересовала. Может, минут двадцать пробыли в церкви, может, полчаса. Недолго, недолго. И вышли. И опять на пароход, и пароход без гудков, безо всего пошел в сторону Великой и дальше, на Повенец. Вот только что мы видели. Я видел их.

// Этот рассказ подтверждала дочь кижского священника Алексея Степановича Петухова (расстрелян в 1937 году) – Августа Алексеевна Аккуратова (1921- 1999гг.) в беседе с сотрудниками музея “Кижи”.

Внуки Трофима Григорьевича

Дедка мой Кирик Гаврилович пел былины, рассказывал много сказок. Приезжали, мы тогда на Потаневщине жили, из города ученые и записывали его, я не знаю, какое сейчас название, тогда называли на “круглый валик”, я это помню... Дедку я помню ...Ну, дедка как раз очень похож на Трофима Григорьевича. Такая же борода, седая борода и лицом то же самое... Дедка работал до последнего... Мы с ним с сеном приехали, за сеном ездили зимой, сено топтать на дровни-то, и он на печку забрался, и на печке помер, лёг и всё. Легкая смерть. Как дедка помер, отец все иконы снял. Все иконы снял до одной. Похоронен Кирик Гаврилович, как и все Рябинины, у Покровской церкви.

Дом наш был большой, красивый, двухэтажный. Внизу жили, наверху чистая была квартира, для гостей. И третья комната была с сарая, вот там питерская бабка жила. Агропена Гавриловна - дедки Кирика родная сестра. Она этот дом помогала строить, когда в Питере жила. Деньгами. Всю жизнь она в Питере прожила. Как туда попадают? Вот Егор Ужоткин, он тоже в Питере прожил всю жизнь. Он краснодеревец. В ученики туда отправляли, с больших семей. И так она там осталась-осталась, и вот научилась хорошо готовить, и пошла по хорошим людям, по богатым. Комната на сарае у неё была в 2 окна. У ей было в комнате по-питерски. Всё беленькое, кровать белая такая, ну, все белым покрыто, кругом не лавки, а стулья. Ей туда наготово мать кофе приносила, она кофе любила, обязательно со сливками. Одевалась она тоже по-городскому. Она всё время была поваром у графа Татищева, у Гагарина, у больших людей готовила, даже царю готовила, по рассказам... Царь был у Гагарина, по-моему, в гостях, ну вот она подала им, всё приготовила. Было хорошо, вкусно. Так царь её брал во дворец даже готовить. Когда революция случилась, её хорошо наградили, ну, там золотых вещей надавали, денег да всё такое.... Ей, видимо, тяжело нести было, на вокзале двое говорят: “Дайте, поднесём, в вагон посадим.” Стали в вагон сажать, в одни двери зашли, в другие вышли – и всё, она осталась безо всего, остались только бумажки, бумажные деньги. Мы потом этими деньгами горницу оклеивали.

Свадебный дружка – Михаил Рябинин

Отец – известный заонежский дружка был.1 На свадьбы часто ездил, мать с собой брал. Одет был как все. Только отличался полотенцем через плечо. Полотенце расписанное такое. И плётка. Небольшая такая рукоятка. Прежде чем заходить в избу, дверь откроет и вот этой плёткой по полке-воронцу стучит и приговаривает: “Девки, молодки, юбки коротки”, забыл уже... Смешное, знаете, складное, ну, в рифму, как стих какой. Стихи, собственно говоря, и есть. Вот случай был, он рассказывал. Значит, если хотят свадьбу испортить (“портёж” назывался), он это разгадывал. А как портят свадьбу? Кусок медвежьего жира на дорогу положат зимой, и лошади не идут. Вот когда к венцу едут, сунут там. Был такой, его вроде колдуном звали, Першин Иван Петрович, жил в Серёдке, рядом деревня Серёдка… Он подсунет... (Он что-то знал). А отец разгадает. Он едет верхом первым, по-заонежски вершник называется. Сходит с лошади, лошадь под уздцы ведёт. К этому месту лошадь подходит и на дыбы становится. Но отец снег разгребал, значит, тут что-то есть, он вытаскивает-выкидывает, и вся свадьба поехала дальше.

Рассказ о колдовстве

Если идти от Серёдки к Воробьям, туда такая загубовина идёт, и там треста. Воробьи от Кижей видно, тут рядом Воробьи. У Серёдки была такая вытоптанная поляна, вроде плешина, и там молодёжь гуляла. Гулянка. Вот расходятся с танцев ...и там в этой тресты завёлся черт. Пугает. Треста вся шевелится, а сам не показывается. Им страшно ходить-то там. Вот к этому самому Першину и пришли парни. “Иван Петрович, черт завёлся у нас в тресты!” “А-а, найду вам этага черта!” Ладно. Ну и пошел. С острогой. И заколол щуку. Это щука пугала. На щуке ястреб. У него крылья-то растопырены, он, видать, не по себе добычу взял, эту добычу-то и поднять не смог. Когтями-то вцепился, щука нырнула – он захлебнулся. Вот так он и остался, закаменел на щуке. А сама живая, вот она ходит и эту тресту-то всю шевелит, они и думали “черт”. Вот черт там и объявился. Конечно, страшно. И щука здоровая. Может, кто и не поверит, а факт был фактом.